За домом царевича, подальше от Невы, стоял дворец Левенвольде, обер-гофмаршала двора Алексея Петровича. Сыновья ловкого курляндца еще сыграют немалую роль в годы царствования Анны Иоанновны.
Рядом с дворцом Алексея Петровича был такой же точно домик царицы Марфы Матвеевны, вдовы старшего брата Петра — царя Федора Алексеевича. Царица скончалась накануне 1716 года, и с той поры дом поджидал нового хозяина. Сюда летом 1717 года с Французской улицы на Васильевском острове, где он жил последние месяцы, и переехал Бартоломео Карло Растрелли с семьей и учениками.
Вдова Ивана Алексеевича — второго брата Петра, царица Прасковья Федоровна, мать будущей императрицы Анны Иоанновны, жила в соседнем доме. После ее смерти в 1723 году во дворце поселился брат покойной — кравчий В. Ф. Салтыков. А следующий дворец, отличавшийся своим великолепием, принадлежал Якову Виллимовичу Брюсу.
Вот каковы новые соседи семейства Растрелли. Люди, с которыми встречались и, возможно, хорошо знались отец и сын.
Пройдут годы, и судьбу человеческую станут определять благонадежность и милостивое расположение власть имущих. Растрелли старший и младший не единожды вспомнят, что своевременное хорошее знакомство никогда не во вред.
А пока что в новом доме на Первой Береговой срочно завершается изготовление модели государевой усадьбы на мызе Стрельна.
Модель стрельнинского дома еще в 1721 году стояла в дворцовом парке, укрытая специально насаженными деревьями.
После обильного «фрюштюка» сюда приводили гостей. Они ахали, щупали точеные колонки и резные украшения, совали пальцы в оконные проемы. От восторженного любопытства затейливая игрушка медленно разрушалась, но лишать гостей удовольствия не желали.
Не волновались и за судьбу создателей модели — сиятельного флорентинца и его сына. Срок контракта истек. А коли желают и дольше оставаться в России, то государь повелел графу Растреллию «работы подряжаться делать с торгу, а не из жалованья». Дел в молодом Петербурге хватает. Не станут итальянцы лениться — проживут в достатке.
Рождению Петербурга способствовали чуть ли не полтора десятка разноплеменных зодчих — русских, голландских, немецких, французских, итальянских. Разных по способностям, вкусам и желаниям. Но каждый из них вносил свою посильную лепту в создание будущего величественного облика новой столицы Российской империи.
Одни, подобно Доминико Трезини, — своими знаниями, ясным пониманием желаний царя Петра и многолетней неустанной работой. Другие, как А. Шлютер, — многочисленными проектами, замыслами, планами. Третьи, например И.-Г. Шедель или Г.-И. Маттарнови, — своей работоспособностью и безотказным исполнительством. А все вместе своим творчеством и деятельностью создали то «нечто», порой даже трудно формулируемое, что определяет внешний облик окружающей человека среды — от дворцов и зданий до убранства пиршественного стола. Облик, который регламентировался жесткими требованиями царя-строителя: строгая простота и представительная величественность.
В это многоголосое, объединенное общей целью сообщество петербургских зодчих предстояло вступить и молодому Франческо Бартоломео Растрелли, жаждущему деятельности и славы. Отсутствие личного архива зодчего изрядно затрудняет ответы на вопросы: когда и как это произошло? И по сию пору у немногочисленных исследователей жизни и деятельности Растрелли нет единого мнения. Даже о том, как правильно именовать героя, еще недавно шли горячие споры.
Одни предпочитали звать его на чисто российский манер — Варфоломей Варфоломеевич. Другие писали — Бартоломео Франческо. А сам он почти все свои донесения, планы и письма, известные нам сегодня, подписывал только по-французски: de Rastrelli или Franşois de Rastrelli. В перечне работ, составленном им самим в 1755 году, именует себя «графом Франсуа де Растрелли, итальянцем по национальности». В переписи жителей Петербурга назван «Франц Варфоломеяв». Но, памятуя, что Франсуа Растрелли родился в итальянской семье, мы позволим себе именовать его на языке родины предков — по-итальянски: Франческо Бартоломео Растрелли.
Частые смены коронованных и некоронованных властителей России после смерти Петра I, нерадивость канцеляристов, порой растерянных от незнания, кому и как надобно служить, вовсе не способствовали полноте отечественных архивов за 20–30-е годы XVIII столетия. И сегодня, лишенные возможности утверждать, «как было», мы вынуждены повествовать о том, «как могло быть».
О годах учебы, становления и профессионального возмужания Франческо Бартоломео сохранилось несколько упоминаний и разрозненных документов. Сам Растрелли дважды, в 1755 и 1764 годах, составил в торжественных тонах подробные описания исполненных работ. Очень может быть, что, похваляясь, человек не хвастает; но хвалебные речи человека самому себе вряд ли могут быть приняты за настоящее историческое свидетельство.