Великий князь

Прадед Владимир – Красно Солнышко; дед Ярослав – Старой, что по давней, ещё прижизненной, кличке значит – оборотистый, добивающийся своего любым путём, прилежный в делах и жестокий в решениях; дядя Всеволод – отец Мономаха – Давный, либо Давник – исподтишка, чужими руками добивающийся своего. Ох как хорошо знает о той особенности дяди Олег! Скольких сумел убрать со своего пути Всеволод, оставаясь в стороне, в тени совершаемого.

Вспомнился отец: «Желву резали – в жилу попали»; дядя Изяслав, вступившийся за Всеволода, не послушав больших людей Святославовых, его детской мольбы не послушав: «Не верь Всеволоду, не ходи ему в помощь, рассуди по правде распри с сыновцами». Пошёл, встал против на том страшном поле ратном у Нежатиной Нивы, под Черниговом. Доселе знобью в теле память о том сражении. Почему он, Олег – мальчик, остался тогда жив? А скольких Бог поял²⁶ тогда! Изяслава тоже. После битвы стоял, спешившись, средь мечников своих, скорбя о свершившемся. Велика была плата за братнюю верность! Пенилось поле русской кровью, стенало страшно, взывая к Богу. Молился Изяслав обо всех убиенных. И вдруг наехал кто-то, скрывающий лицо своё, и ударил великого князя копьём под левую лопатку. Схватились мечники, а вершника²⁷ уже и нет, а князь мёртв лежит.

Кому нужна была эта смерть? Ему – Олегу? Нет! Братьям его? Тоже нет. Винились за отца своего перед ним, того ещё не зная, что удумал согнать Изяслава с великого стола киевского не отец, а дядюшка Всеволод. Но так всё соорудил, что пала за то вина на Святослава.

Давник Всеволод. Прилипло прозвище к нему, но он его при жизни как мог от себя отсекал, а с батюшкой и сын старался. Среди княжьей братии никто уже и не произносил прозвища. А вот народ помнил, хотя и стерёгся шибко гнева Мономашьего. Об этом знал Олег Святославич, но никогда не напоминал о том брату Владимиру.

Мономах снова стал уходить вперёд, резвый у него конь, неукоротный, другого такого по всей Руси не сыщешь.

Странное чувство испытывал к брату Олег Святославич, глядя в широкую крутую спину князя. Дядя Всеволод и он, Владимир, жестоко обидели его после смерти отца. По сговору с ними убит был старший брат Глеб, они подкупили хазар, вот тут, в Степи, убивших брата Романа, а его, пленив, продали в греки, иудейской общине на остров Родос. Прожил он там невольником четыре тяжких года отрочества и, вернувшись в Тьмуторокань уже не мальчиком, но мужем, отмстил хазарам за брата Романа и себя, казнив их смертной казнью.

Десять лет прожил он то в Тьмуторокани, то в Вятичах, но больше в Степи, поборов гнев к дяде и брату, ничем не донимая их – ни памятью о себе, ни правом на законный отчий черниговский удел. Но все эти лета и Всеволод, и Владимир ославляли его, делая врагом Руси.

Только после смерти дяди пришёл Олег к родному порогу, требуя единственного – отчины своей. Черниговский люд, вся земля черниговская приняли молодого князя. И Владимир смирился – ушёл из Чернигова. Олег считал, по сердцу совершил то брат. Но вышло по-иному. Всю остальную жизнь жестоко преследовал его Мономах, силою сгоняя с Русской земли, лишая и малого покоя, преследуя не только мечом, но и хулой. Олег и сейчас не верил, что искренне умирился с ним Владимир, и всё-таки, глядя в могучую спину брата, испытывал к нему необъяснимое чувство.

Он любил его в детстве искренне и глубоко, как можно любить только впервые. И та детская любовь, пройдя через горнила тяжких бед и обид, через муки душевные и страдания телесные, всё ещё оставалась в его сердце.

Ему было восемь, Владимиру – двадцать три. При великом киевском дворе справляли праздник посвящения в князи – постеги. Это был его, Олегов, первый и настоящий праздник.

Отец его, Святослав, собрал в просторные трапезные палаты приглашённых не только со всей Руси, но и со стран ближних и дальних. Тут были и греки, и угры, и ляхи, и латиняне, и ведийцы… Воины и гости, князья и ханы, цари и султаны, первейшие бояны и книжные хитрецы, звездочёты и черноризцы²⁸, епископы и попы…

Киев празднично гудел от Подола до Горы весёлым роевым гулом отяжелевшего от доброго медового взятка бортня²⁹. И среди этого многоликого празднества, среди окружавшей его пёстрой толпы Олег выделял сердцем всего лишь двух человек – батюшку Святослава и брата Владимира – лихого воина со следом розового, не зажившего ещё вполне шрама над ломкой бровью, русского богатыря, который из двадцати трёх лет, прожитых им, вот уже свыше десяти и на год не выходил из битв и походов.