Великий крестовый поход

Вскоре он заметил, что Эйян рядом нет. Тауно нахмурился, встал, огляделся. Спрятаться здесь, в тесной расщелине, ей было негде. Тогда где же она? Призвав на помощь обостренные волшебные чувства морского народа, он прошелся вдоль берега. Так, в воду она не входила. А на тропке… да, вот ее запах — слабый, но четкий.

Тауно замер. Он догадался, куда она направилась и зачем, но он мог ошибиться. И вообще здесь, в населенной христианами глухомани, она могла неожиданно нарваться на беду. Приняв решение, он прицепил к поясу нож, подхватил гарпун и зашагал по тропе наверх.

Луна давно скрылась. Поднявшись до вершины, Тауно начал спускаться по поросшему вереском склону, кое-где запятнанному инеем и островками снега. Тауно быстро шагал по тропинке, которая сперва повторяла очертания берега, но затем, отклонившись южнее, повела его в неглубокую долину. В ней, укрытая от морских ветров, притулилась небольшая ферма, окруженная небольшими, отвоеванными у вересковой равнины полями, на которых по осени вызревал скудный урожай овса и ячменя. Но все же местные жители кормились в основном за счет овец, бродивших летом по всему острову. Тауно разглядел загон для овец, сеновал и пару покосившихся строений. Неподалеку возвышались могильный курганчик — последний приют безымянного викинга — и развалины пиктского святилища.

Тропинка вела дальше. Шагая по ней, он приблизился к ферме, где навстречу ему с лаем выскочили два пса, но тут же, принюхавшись, вызыли и умчались в темноту.

Его внимание привлек какой-то негромкий звук. Пригнувшись, он неслышно подкрался поближе и заглянул в приоткрытую дверь сарая. Там стояла, всхлипывая, постаревшая от тяжкого труда женщина, баюкая на руках младенца. У ее ног, съежившись, сидели две девочки. Все трое дрожали от холода — на каждой была лишь холщовая рубашка, должно быть, торопливо наброшенная перед выходом.

Тауно подобрался к дому. Во мраке под низким навесом торфяной крыши сквозь трещины в ставнях пробивался свет. Прижав ухо к стене, он напряженно вслушался.

Судя по звукам, внутри были четверо возбужденно дышащих мужчин и Эйян, вопящая не хуже кошки. Кто-то вскрикнул, и голос Эйян тут же громко произнес:

— Ты следующий, Родерик!

Тауно с такой силой стиснул древко гарпуна, что костяшки пальцев побелели.

…Ну что ж, подумал он много позднее, кого за это благодарить, как не самого себя? Да и какая теперь разница? Усмехнувшись, он представил себе изумленные и испуганные лица фермера и его сыновей, увидевших обнаженную Эйян, постучавшую ночью в дверь. Амулет позволил ей запудрить им мозги какой-нибудь подходящей байкой — к примеру, что она и в самом деле дальняя родственница эльфов, но от нее не исходит смертельная угроза людским жизням или душам. Она не испугалась креста, смогла произнести имя Христа, и ошалевшие от нежданно подвалившего счастья мужики отбросили всякие сомнения.

Тауно вернулся к костру. Когда Эйян вернулась на рассвете, он притворился спящим.

3

Теперь, когда водяного не стало, вилия проводила зиму в полном одиночестве. В водах озера не осталось никого, кроме рыб — не очень-то веселых соседей, — да и те в это время года стали вялыми и более не радовали ее летней игривостью и блеском яркой чешуи. Лягушки, позабыв о шумных вечерних концертах, зарылись в донный ил. Лебеди, гуси, утки и пеликаны улетели, остались зимовать лишь береговые птицы, чьи пронзительные крики разносились среди заснеженных голых деревьев.

Вилия дремала, плавая в тусклой глубине, превратившись в белую тонкую тень, окутанную бледным облачком волос. Большие глаза цвета затянутого легкой дымкой неба не двигались, не моргали, не обращались на то, что увидело бы в воде любое живое существо. Легкая округлость ее груди оставалась неподвижной.

Так она дрейфовала целыми днями, неделями, месяцами — она не считала время, для нее оно прекратило свое существование, — и тут вода неожиданно всколыхнулась. Когда поднявшиеся после всплеска волны улеглись, вилия ожила. Ее конечности шевельнулись, распрямились, направили тело вверх, к поверхности, и к берегу. Ее движения едва всколыхнули неподвижность глубинных вод, но пришелец все же уловил их и поплыл навстречу. Показавшись сперва расплывчатым силуэтом, он быстро превратился в четкую фигуру, от которой исходили тепло, сила и жизнь. Его движения нарушили стылый покой сумеречных глубин, наполнили воду течениями и вихрями. Заплясали, пробиваясь на волю, пузырьки воздуха.

Они сблизились и неподвижно застыли в ярде друг от друга, присматриваясь и оценивая.