Великий крестовый поход

Пришелец, в отличие от вилии, не был полностью обнажен — в дополнение к ленточке на голове и поясу с ножом его бедра обнимала полоска ткани. Мощного сложения, гладкокожий, с золотистыми волосами, зеленоглазый, он почти не отличался от обычных людей, если не считать отсутствия бороды, перепонок между пальцами ног и способности дышать под водой. И, воистину, отличий почти не существовало: для обитателей полумира внешность мало что значила по сравнению с яркой, почти пылающей внутренней сутью. И, с точки зрения вилии, перед ней находился человек с христианской душой.

— О, здравствуй, — прошептала вилия, набравшись храбрости. Ее голос слегка дрожал, и столь же робкой оказалась улыбка.

— Как ты думаешь, для чего я здесь? — сурово спросил пришелец.

Вилия отплыла немного назад.

— Ты… не не тот… память у меня как туман, но осень и еще осень тому назад… ты прогнал отсюда водяного?

— Это сделал тот, кем я был тогда.

— Ты еще испугался меня. — Вилия не сдержалась и хихикнула. — Меня! Ты!

Смех развеселил ее, и она протянула к нему широко разведенные руки.

— Ты ведь знаешь теперь, что я не могу причинить тебе вред? Я так этому рада. Позволь, я осчастливлю тебя.

— Не шевелись, злобный дух! — рявкнул пришелец.

Изумленная вилия отплыла еще дальше назад, испугавшись его гнева.

— Но… но я не стану причинять тебе вред, — пробормотала она. — И каким образом? Разве может возникнуть такое желание у меня, у которой не осталось ни единого друга?

— Щупальце мрака…

— Мы будем счастливы вместе — и среди летней зелени, и в зимних водах. Я согреюсь у твоей груди и сама стану для тебя прохладным водопадом, венком из листьев, освещенным лунным светом…

— Довольно, замолчи! Ты увлекаешь мужчин на самое дно ада!

Вилия вздрогнула и смолкла. Если она и плакала, то ее слезы выпивало озеро. Незнакомец постепенно успокоился.

— Впрочем, ты можешь и не знать, кто ты есть на самом деле, — добавил он. — Вот и отец Томислав до сих пор гадает, понимал ли Иуда, что он натворил, или до него это дошло уже слишком поздно.

Незнакомец смолк, не сводя глаз с вилии. Убедившись, что гнев его поутих, вилия проворно, словно капелька ртути, скользнула ближе, робко улыбнулась и спросила:

— Иуда? Я была с ним знакома?.. Да, возможно, я как-то раз слышала это имя… но с тех пор успела его позабыть.

— Отец Томислав, — произнес он веско, словно удар топора.

Вилия покачала головой:

— Нет. — Нахмурившись и прижав палец к щеке, она добавила: — То есть да. Кто-то дорогой для меня, верно. Но тут, в глубине, так трудно вспоминать, здесь так тихо и спокойно. Быть может, если ты мне расскажешь… — Она напряглась, и ее огромные глаза внезапно стали еще больше. — Нет! — закричала она и подняла руки, словно защищаясь от удара. — Прошу тебя, ничего мне не рассказывай!

Незнакомец вздохнул, насколько это возможно под водой.

— Бедняжка. Верю, что ты говоришь правду. Я спрошу, можно ли помолиться за тебя.

К нему снова вернулась решительность.

— Но все равно. Сейчас ты опасна тем, что можешь навлечь на человека проклятие. Этим летом на озере снова появились рыбаки, и они видели, как ты бродишь в сумерках по берегу. Кое-кто слышал, как ты заманивала их к себе, и с трудом удержались от сладкого искушения. Этим летом их здесь станет еще больше, так что запомни — ты не посмеешь заманивать ни единую душу! И я пришел сюда, чтобы внушить тебе это.

Вилия испуганно съежилась — ведь именно он сумел одолеть водяного.

Пришелец вынул нож и протянул его перед собой, держа за лезвие. Поучилось некое подобие креста.

— Ради человека, окрестившего меня, я не стану уничтожать тебя специально, — громом раскатились его слова. — Кто знает, вдруг и ты можешь быть каким-то образом спасена. Но запомни накрепко, никто не должен оказаться проклят… по твоей вине.

Не смей более заманивать христиан, Надя. И никаких более глупых шуточек — не поднимать ветра, разбрасывающего белье, которое женщины разложили для просушки, не красть маленьких детей, пока мать спит, утомившись после работы в поле…

— Я лишь нянчила их немного, — прошептала вилия. — А потом возвращала. У меня нет для них молока.

Сохранив суровость тона, пришелец добавил:

— И не смей петь вблизи людей — твое пение возбуждает в них мечтания, которым лучше никогда не пробуждаться. Скройся с глаз долой. Стань для детей Адама — как родных, так и приемных — невидимой и неслышимой.

Если ослушаешься, то я сам начну выслеживать тебя. Я прихвачу с собой полынь, запах которой ты не выносишь, и стану хлестать тебя ею — в первый раз и во второй. Если же ослушаешься в третий раз, я приду, получив благословение священника, окроплю тебя святой водой и пошлю в ад.

А в аду ты, создание из листьев, тумана и ветров, станешь гореть. Пламя будет пожирать тебя бесконечно, и ни капелька росы, ни снежинка не долетят до тебя и не облегчат твоих мук. Ты все поняла?

— Да! — закричала она и бросилась прочь.

Он оставался на месте, пока не перестал ее слышать, пока ее силуэт не растворился в темной глубине, словно она и в самом деле перестала существовать.

4