Великий Моурави 1

мчится трехголовый конь, рвутся в разные стороны головы на тонких шеях,

скачет Георгий одновременно по трем дорогам. Одна голова мчится через лес с

оранжевыми деревьями, другая - через зеленые воды, третья - к мрачным

громадам.

"Остановись, остановись, Георгий, ведь ты грузин!" - несется вопль из

леса.

"Береги коня! Береги коня!" - грохочут мрачные громады, извергая

драгоценные камни и тяжелый пепел, но мчится конь по лесу одновременно

вправо, влево и вперед, топчет плачущих женщин, летит через воды.

Сталкиваются в кровавых волнах мертвые воины, и тяжелеет на Георгии затканная

изумрудами одежда, тянет книзу золотая обувь, тянет кверху алмазная звезда на

папахе, тянет вперед сверкающий в руке меч. Грохочут серые громады, дрожит

земля...

"Брат мой, большой брат, останови коня. Смотри, алые перья жгут долину!"

Оглянулся - в тумане качается Тэкле. По белому платью расшиты звезды, в

косы вплетены жемчуга, тянутся к нему тонкие руки: "О мой брат, мой большой

брат".

Натянул повод Георгий, спешит к Тэкле, но рухнула гора, заслонила ее, и

перед ним мугал потрясает волшебной дубинкой.

"Береги коня, береги коня!" - стонут голоса. Рвется конь, тянет повод

Георгий, ищет выхода, тоньше и тоньше становятся шеи, извиваются змеями,

хохочет мугал, взмахнул дубинкой - со свистом обрываются шеи, взвизгнул -

летят головы в клубящуюся бездну. Зашатался Георгий...

- Седлать коней пора, час бужу, так войну проспишь... Что мутаки бросал,

уже с турками дрался? Вставай, вставай, - смеясь, тормошил Георгия Папуна.

Косматые облака цеплялись за острые изломы картлийских гор, обнажая

ребра скалистых выступов. В предрассветной мути, цепляясь за камни, сползали

к берегу чудовищные тени. От сумрачной реки тянуло холодком, и к сонным

калиткам подкрадывалось беспокойное утро.

В комнате осторожно зазвенела шашка, по темному полу скользнул чувяк,

приоткрылось узкое окно. Где-то оборвался нетерпеливый крик. В бледно-сером

воздухе качнулся кувшин, взлетел торопливый дымок, и тишина сразу

оборвалась...

- Брат, мой большой брат, посмотри, какие серьги подарил мне дядя

Папуна.

- Оставь Георгия, ты вчера надоела с серьгами, - добродушно ворчала

Маро, укладывая хурджини.

Георгий схватил Тэкле, гладил ее волосы, сжимал тонкие пальчики.

У порога на мгновение застыла легкая тень и метнулась в сад.

Георгий в смятении вышел, остановился на пороге, повторяя:

- Береги коня, береги коня.

- Скажи мне, Георгий, что-нибудь на прощанье, - прошептала Нино,

тринадцатилетняя дочь Датуна.

Георгий оглянулся, встряхнул головой, радостно посмотрел на

взволнованную девушку.

- Жди меня, Нино.

Нино блеснула синими глазами.

- Помни, я буду ждать тебя всю жизнь, - и, застыдившись клятвы,

рванулась к чинарам, молчаливым свидетелям тревог и надежд.

Оседланные кони с хурджини через седло нетерпеливо били копытами землю.

Из окон неслись плач и причитания Маро, торопливые голоса мужчин, визг

Тартуна.

Веселой гурьбой проскакала молодежь. За ними неслись мальчишки.

У изгороди, скромно держась в стороне, толпились соседи. По плоским

крышам бежали родные, желая еще раз увидеть дорогие лица.

- Э, э, Георгий, поспеши!

- Тетя Маро, приготовь хорошие гозинаки к нашему возвращению.

- А для забавы Тартуну, дядя Шио, привезем груды турецких голов.

Во двор вышел Георгий, держа на руках всхлипывающую Тэкле. Увидя

соседей, она заплакала громче и сквозь слезы хвастливо поглядывала на подруг,

у которых не было столь интересного события.

Последний поцелуй матери - и Георгий решительно вскочил на коня.

- Подними голову, Шио! Что дом? Вернемся - замок тебе построим, - шутил

Папуна, ворочаясь в седле, полученном им вместе с высоким худым конем за

буйволов.

Соседи сдержанно рассмеялись.

Выехали на дорогу под крики и пожелания провожающих, Георгий оглянулся:

на крыше мелькнуло голубое платье Нино.

Под быстрыми копытами неслась дорога, брызнуло острое солнце.

У поворота, опершись на посох, стоял Бадри. Он долго смотрел вслед

мчавшимся всадникам.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Над тройными зубчатыми стенами Тбилиси ощетинились отточенные копья.

Спешно укрепляются угловые бойницы. Внизу, над заросшим рвом, быстрые лопаты

взметают тяжелый суглинок. На цепях, под охрипший крик дружинника Киазо,

вздымаются тяжелые бревна, а за стеной у восточных ворот с засученными

рукавами суетятся встревоженные амкары, и лихорадочный стук молотков по

железным болтам отдается в душных изгибах улиц. На бойницах сторожевых башен

дружинники укрепляют крепостные самострелы. Но огненные птицы еще не

перелетают Мтацминда, еще покоятся в ножнах боевые клинки и в напряженном

ожидании теснятся в колчанах тонкие стрелы,

По темным улицам, загроможденным арбами, караванами мулов, кричащими

толпами, пробирается Заза Цицишвили, окруженный начальниками дружин.

Торопливые приказания, расстановка отрядов, грохот камней, сбрасываемых у

линий стен, бульканье воды, сливаемой водовозами в огромные кувшины,

заглушаются воплями бегущих из Тбилиси жителей. Западные ворота, охраняемые

тваладцами, широко открыты, и поток нагруженных скарбом и закрытых коврами

ароб, облезлых и выхоленных верблюдов и теснящейся по сторонам разношерстной