Великий Моурави 1

стояли деревянные тарелки с лепешками, сыром и зеленью, глиняный, еще матовый

от холодного марани кувшин с вином, чаши и заправленное луком лобио.

- Георгий, посмотри, скоро ли Маро даст чахохбили? Вино в кувшине

киснет...

- Скоро, Папуна. Ты до конца на базаре был?..

- До конца.,. Разбогател ты на сегодняшнем базаре... Нажил врага на всю

жизнь, но это хорошо, враг укрепляет силу. Тэкле, оставь мое лицо.

Тэкле, забравшись к Папуна на колени, с еще не остывшей благодарностью

звонко целовала его. Маро вошла с котлом на подносе, Тэкле бросилась помогать

матери.

Весть о войне омрачила Шио и Маро.

- Опять война, хотел дом чинить, что теперь будет?

- Друг Шио, ты не воин, мало понимаешь: война может бедного азнаура

опять богатым сделать...

- А может еще беднее сделать. Наше дело - хозяйство, хлеб, - перебил

Шио, - зачем нам война?

- Конечно, твой подвал не пухнет от вина, а двор от скота, но враг

жаден, толстого и тонкого в одной цене держит. Эх, Шио, Шио, в какой стране

царь спрашивает, хочет ли народ войны?

- Да будет здоров наш добрый царь! Георгия не возьмут, зачем малолетнего

брать.

Папуна, захохотав, повалился на тахту.

- Меня брать? - вспыхнул Георгий. - Сам давно с нетерпением жду случая

вернуть наши земли. Словно шакалы, окружили Носте надменные князья, но я

разгоню их своим мечом, я снова возвеличу наш род. Пусть знают князья

Цицишвили, Бараташвили, Магаладзе и Джавахишвили - я верну отнятые их дедами

наши земли, я заставлю их плакать у разоренных замков, заставлю молить о

пощаде, но пощады не будет. С рассветом в Тбилиси еду.

- Зачем ранишь сердце матери? - заплакала Маро.

- Тебе только восемнадцать лет, мой сын, - стонал Шио, - кто дом чинить

будет?

- Восемнадцать, и никогда не будет меньше. Не плачь, мать, вспомни, как

бабо Зара ждала такой минуты. Радоваться надо силе и здоровью сына.

Бадри, сидевший молча, пристально посмотрел на Георгия.

- Не печалься, госпожа, твой сын солнце закроет, меч у льва согнет,

полумесяц за горы угонит. Всегда большую дорогу любил, а большая дорога

кровь любит, а кровь место ищет. Не плачь, зачем судьбу трогать? Ни твои

слезы, ни тысячи других не помогут.

- Кровь и слезы наших врагов видишь, дед. Мое сердце не знает жалости.

Я с детства запомнил кизилбашей, нас много веков угнетают, и, если суждено,

буду топить врагов в их собственных слезах, да помогут мне меч и ненависть.

Так обещал я бабо Зара, так обещал я горам и лощинам, вскормившим мой дух,

мою волю, так обещаю себе. Запомни это, дед, и если еще придется

предсказывать кому-нибудь судьбу, сошлись на меня: ты угадал.

Долго молчали. Широко раскрытыми глазами смотрит на брата Тэкле,

струйкой ползет к ее сердцу страх. Бросившись, она обвила ручонками шею

Георгия.

- Брат, мой большой брат, я боюсь. Не трогай маленьких девочек, они не

виноваты.

С нежностью погладил Георгий ее черные кудри и поклялся никогда не

обижать детей.

- Хорошую клятву даешь, Георгий, всегда щедрым был, сам тоже о ней

помни. Доброе сердце вознесет твою сестру, красота кверху потянет, в черных

косах жемчуг гореть будет, парча стан обовьет... Только парча слезы любит, а

слезы глаза гасят.

Папуна нахмурился.

- Ты много видел, старик, но будущее только земля видит. Впрочем, -

продолжал он весело, - нетрудно угадать, что ждет врагов Георгия. Думаю,

пилав с ними он не будет кушать. Такой силе и Амирани может позавидовать.

- Дядя Папуна, а кто купит мне жемчуг? Хорошо дедушка говорил, -

вкрадчиво протянула Тэкле.

- Э, э, лисица, жемчуг от знатного жениха получишь, на Папуна не

надейся, Папуна сам всю жизнь ищет жемчуг для украшения своей папахи.

Все повеселели. Папуна рассказал Тэкле сказку про "умного" осла, который

"брал ячмень, а отдавал золото". Только Бадри не проронил больше ни слова.

Носте засыпало. Безлунная ночь прильнула к земле. В жилищах мерцали

одинокие огоньки. Протяжно залаяла собака, буркнула другая, и в темной тишине

раздосадованно завыла дальняя.

Сразу осунувшись, Маро вынула из стенной ниши постель, расстелила на

тахтах, затем из кованого сундука достала праздничную чоху сына, пришила к

правому рукаву завернутый в лоскуток амулет - глаз удода, любовно уложила в

хурджини, завязала в ярко-синий платок чурек и забормотала:

- Да направит бог руку сына, и да сопутствуют ему всегда все триста

шестьдесят три святых Георгия: каппадокийский, вифлеемский, квашветский...

Шио бесцельно слонялся по комнате. Папуна, прищурясь, точил шашку

Георгия, еле скрывая хорошее настроение.

Георгий укладывал сестру спать. Со щемящим сердцем смотрел он на

тоненькую Тэкле. Нежность брата взбудоражила девочку, она расшалилась, бегала

по тахтам, пронзительно смеялась неудачной попытке изловить ее, хлопала в

ладоши, приплясывала на одной ноге. Наконец, измученная собственным весельем,

уронила голову на могучую грудь Георгия и вмиг уснула. Уложив Тэкле, Георгий

озабоченно повертел в руках шашку, положил около себя и растянулся на тахте.

В растопленном сале глиняного светильника, свисающего с потолка, тускло

мерцал фитилек.

Затихли осторожные шаги Маро, глухие стоны Шио, только храп Папуна

нарушал тишину.