Великий Моурави 5

словно к празднику. Уже много месяцев,

кроме палящего солнца и едкой буро-желтой пыли, ничего не было видно. И вдруг -

ливень! За глинобитными заборами

слышался шутливый визг женщин, собирающих драгоценную воду; дети оглашали воздух

счастливыми выкриками;

раздевшись, они бегали по улице, утопая в липкой грязи, и, омытые ливнем,

устремлялись к калитке. Уже темнело. Сначала

взбудораженная пыль вздымалась подобно тяжелой туче, но ливень упорно прибивал

ее к земле, и, словно устав бороться,

она образовала непролазное вязкое болото.

Подняв, глаза к узенькому окну, Тэкле встрепенулась. Она сначала

увидела улыбающееся лицо, потом руку царя.

Он посылал ей воздушный поцелуй. Почти никогда он так близко не подходил к

решетке, никогда она так ясно не видела

его лицо. Сквозь сетку затихающего дождя в прозрачном воздухе любимый был так

близок!

Она не чувствовала ни зноя, ни прохлады. Не тяготила ее и промокшая

насквозь одежда и увязшие в липкой луже

ноги. Царь! Ее царь улыбался ей и посылал приветственный поцелуй! О, что-то

произошло! Почему потеплело в замершем

сердце? И она, не отводя взора, смотрела вверх, все больше поражаясь ясному

виденью.

Напрасно старик Горгасал умолял ее покинуть болото. Она ничего не

слышала, не понимала - только одно: видеть

любимого, ощущая его близость! Но вот прощальный взмах руки и... Тэкле

вздрогнула: исчезло улыбающееся лицо, и за

решеткой образовался черный провал.

Насилу вытащил Горгасал из липкой глины ноги царицы, почти на руках

понес ее домой. А сарбазы, толпившиеся

у ворот, потешались над стариком, ублажающим ведьму.

- Царица, - прошептал старик, - Датико идет следом, наверно, слово

хочет сказать.

Действительно, нагнав, Датико протянул ей монету и громко проговорил:

- Князь ради наступающей пятницы тебе прислал, - и добавил шепотом: -

Сегодня дозволь посетить твой дом, - и,

не дожидаясь ответа, быстро повернул обратно.

Нетерпение Тэкле было так велико, что она не только не сопротивлялась

старой Мзехе, но сама помогла ей смыть с

себя глину и окунулась в теплую мыльную пену, охотно следила, как преданная

старуха расчесывает ей густые, цвета

гишера, косы, согласилась надеть мягкие бархатные туфельки и светлую одежду. Да,

и у нее праздник, ведь сегодня ей

улыбался царь ее сердца!

Наконец ночь сдвинула над землей темные крылья. Вот сейчас... вот...

Нет, не идет верный друг. И затаив дыхание

прислушивается она к ударяющимся о медный таз запоздалым дождевым каплям. Но,

кажется, стук в калитку?.. Раз, два,

три! Датико! Скорей, Датико, сердце сгорает от нетерпения! Спеши к изнывающей

Тэкле!

- О друг, как ждала тебя! Говори! Говори, почему посветлел мой царь?

Почему сегодня так близко подошел к

решетке, словно хотел распахнуть проклятое окно?

- Ты угадала, светлая царица, скоро окно будет открыто. И из него на

свободу вырвется орел.

Тэкле застонала и схватила руку Датико. Она жадно слушала об отъезде

Керима и сына Датико. Да, да, скоро

свобода! Скоро, раз осторожный Керим просил ее предупредить, раз царь Луарсаб

просил верить в близкий час их встречи.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Жара спадала. В прозрачной воде бассейнов отразилась восходящая луна,

заливающая мягким светом белые стены

посольского ханэ и причудливые заросли сада. Светильники в нишах и на узких

подставках сделались незаметны,

померкли, и стало светло, как днем. Лишь на толстое серое сукно, которым устлана

была средняя часть террасы,

примыкающей к ханэ, падали узорчатые тени от больших лапчатых ветвей чинар,

окруживших террасу, как безмолвная

стража.

Посол Московского царства князь Тюфякин облегченно вздохнул,

последовательно скинул опашень, ферязь,

шелковый зипун и остался в легкой рубахе; прислушался - тишина. Мехмандар,

высокий хан с густыми красными усами,

изгибающийся, как плясунья, только что покинул ханэ, пожелав высокочтимым

послам, верным копьям повелителя севера,

царя государя Михаила Федоровича - да хранит аллах в веках золотой блеск его

имени! - братьям звезд седьмого неба,

сладостного, как улыбка гурий, сна. Незадолго перед тем отбыл Эмир-Гюне, один из

приближенных к шаху Аббасу ханов,

осведомляющий властелина о поведении послов. Тюфякин незлобно ухмыльнулся: три

часа пришлось прикидываться

простачком, похваливать ширазское вино и отводить нежелательный разговор о

городовых стрельцах, пополняемых из

вольных охочих людей. И откуда только пронюхал Эмир-Гюне о решении боярской думы

не включать в стрелецкое войско

холопов, тяглых посадских людей и пашенных крестьян? Допытывался хитро, а

ширазского вина в кувшине оставалось

малость, не больше как на полчары.

От полудня и почитай до трех дневных часов князь Тюфякин, с ним

подьячий Григорий Феофилактев и дьяк

Панов правили посольство в Давлет-ханэ. Как при первом представлении шаху, так и

сегодня, после трехнедельных

переговоров, упорно говорили о том же: "Великому государю, царю и великому князю

всея Руси Михайле Федоровичу его

Аббас шахово величество - друг. А христианская Грузия, Иверская земля, цари ее и

князья изначала нашей христианской

веры греческого закона, - и ему бы, Аббас шахову величеству, от Грузии

отступиться и, ради любви и дружбы к его