Великий Моурави 5

шаха удивить послов Московского царства великолепием Ирана и мудростью его

"льва", тени аллаха на земле, грозного

шаха Аббаса.

Шах стоял на обширной площадке, высящейся над площадью. На должном

расстоянии от властелина застыли

мамлюки в белых тюрбанах, с копьями наперевес. Перед шахом угодливо изогнулся

Мамеселей.

Лицо Аббаса точно застыло, лишь голубоватая жилка учащенно билась у

виска. Охваченный яростью, властелин

готов был вызвать прислужников с опахалами, дабы искусственным ветром умерить

жар, опаливший его душу.

- А не принял ли ты, купец, ночного джинна за посла северного царя?

- Нет, шах-ин-шах, это был русский князь, сын Тюфякина.

- Хорошо. Но, может, он не слыхал песни своих сокольников?

- От первого и до последнего слова она была в пределах слуха посла.

- Хорошо. Но, может, смысл песни был не тот, который ты понял, а тот,

который понял русский князь?

- Я слушал не для себя, шах-ин-шах, а для грозного "льва Ирана".

- Хорошо. Но не была ли эта песня подобна капле воды, упавшей на

раскаленное железо?

- Нет, шах-ин-шах, она больше походила на глыбу льда, упавшую на сердце

Мамеселея.

- Иди!

Мамлюки отвели копья. Купец исчез.

Сверкнув глазами, шах Аббас с силой сжал кулаки. Если бы "смиренный"

Реза-Аббаси, придворный художник,

захотел изобразить апогей свирепости, он не нашел бы лучшей натуры. Шах был

наедине, он мог быть самим собой. Купец-

лазутчик доставил ему лишь одну каплю истины, но она переполнила ту чашу правды,

которую ему предстояло испить.

Московские бояре и высшие священники решили любой ценой освободить царя

Гурджистана, непокорного Луарсаба!

- Бисмиллах! - воскликнул шах, обращая взор к небу; он любил беседовать

с аллахом, а когда аллах был занят - с

Магометом, пророком его. - Ты, да прославится мощь твоя, посылаешь мудрость!

Семьдесят тысяч архангелов

сопровождают ее от изголовья к изголовью. Она ищет сердце, в котором нет любви к

миру, чтобы войти в него и поселиться

там. И вот она говорит архангелам: "Ступайте на свое место, ибо я нашла, что

искала". Раб на другой день поутру изрекает

мудрость, которую дал ему ты, аллах-повелитель!" Осененный небесной мудростью, я

проявлю щедрость: один гам земли

подарю я гурджи Луарсабу, - из гордости он откажется от большего. Тогда, в

Гурджистане, мудрость не осенила меня, я

предпочел держать пленного царя подальше от его страны - и тем занозил сердце

Ирана. Царь ислама, я вижу

неустойчивость чаш на весах судьбы. Ядовитые струи текут от Гулаби, заражая

воздух. Я, "лев Ирана", сам подвергся

воздействию его чар! Иначе не объяснить затмение разума, постигшее меня в Реште.

Там я умертвил свою плоть! О мой

бедный сын! О Сефи!.. Но ты будешь отомщен! Возмездие совершится за слезы Лелу!

Булат-бек забыл, что, когда я в гневе,

львы в пустыне начинают дрожать!

Мамлюки видели, как спокойно прогуливается по площадке шах. Время от

времени он смотрел вниз, на площадь:

там заканчивались приготовления к встрече послов Московского государства. У

большого входа во дворец, на расстоянии

двадцати шагов, уже стояло двенадцать отборных коней - шесть по одну сторону и

шесть по другую, - сверкая великолепной

сбруей, расшитой драгоценными каменьями вперемежку с алмазами. Убор двух

скакунов был покрыт золотом с эмалью, а

еще двух - шлифованным золотом.

На площадку вышел Эмир-Гюне-хан и, склонившись перед шахом, объявил:

- Видит Мохаммет, что русских послов одолело упрямство больше, чем

надо.

- Говори, хан.

- О шах-ин-шах, сатана подсказал им отказаться предстать перед тобой на

площади в азямах. Неблагодарные

гяуры! Не "солнце ли Ирана" удостоил их этим подарком!

- На что ссылались неверные?

- На обычай, шах-ин-шах. Упорно твердят, - пусть святой Аали пронзит их

копьями ислама! - в одних кафтанах на

площадь не прибудут.

- Хорошо. Пусть прибудут в своих длиннополых балахонах! Сегодня день

веселья, иншаллах!

- Да будет над шахом Аббасом свет вселенной!

Булат-бек сиял. На берберийском скакуне проследовал он через

разукрашенный Исфахан. Толпы людей провожали

его завистливыми взглядами - его, удачника из удачников! Не ему ли подарил "лев

Ирана" звание султана Казвина? Не у

него ли в Казвине множество жен и наложниц, которых содержат город и провинция!

Десятки всадников в парадном

одеянии сопровождали его в Исфахан, куда он прибыл по повелению "льва Ирана",

пожелавшего, чтобы любимец его

присутствовал на показе персидских сокровищ русским послам. В Исфахане у него

был друг, Рустам-бек. Они встретились

на каменном мосту Аллаверди-хана, перекинутом через Заендеруд. Рустам-бек едва

скрывал зависть.

Теснимые феррашами, восторженно гудели толпы, славя шаха Аббаса,

великого из великих.

Многочисленная свита следовала за шахом. Шествие торжественно открывал

эйшик-агаси-баши, вздымая

позолоченный посох. Не отступали от шаха ни на шаг его ближайшие советники: ханы

Караджугай, Эреб, Ага, Эмир-Гюне.

Чуть дальше шествовали диванбеки - главный судья, начальник туфенгчи -

двенадцати тысяч стрелков, начальник гуламов -

десяти тысяч конницы, начальник шах-севани - гвардии, страженачальник, абдар,

смотритель за орудиями, начальник