Великий Моурави 6

ограниченным мраморными плитами бассейна, два моря связывал он дорогой шелка. И

судьба одарила его теперь только

несколькими кувшинами зеленоватой воды. Попиралось величие... Он лежал

неподвижно, смотря на свои руки, - свет,

преломляясь в воде, придавал им сходство с причудливыми водорослями. Усмешка не

сходила с губ Аббаса и пугала рабов.

Воду в бассейне заменили теплым молоком, оно отливало фарфором, и

казалось, что голова шаха лежит на

огромном блюде. Не помогло и молоко - тело шаха не размягчалось. Хеким впал в

отчаяние, жизнь его висела на волоске.

Он велел принести камень из реки, положил его в серебряный сосуд, взял красивый

яхонт и стал крепко тереть им о камень,

затем наполнил сосуд горячим молоком и дал выпить шаху.

Не помог и яхонт - "лев Ирана" хирел и мрачнел.

Иса-хан вооружил мазандеранские тысячи и повелел Джани-хану -

курджибаши страны топора и дровосеков -

беспощадно выкорчевать прогнившее дерево Гиляна. Вблизи Астары шли битвы, а их

надо было перенести под Багдад.

Дервиши доносили, что Георгий, сын Саакадзе, направился в Токат, город

мелодичных колокольчиков. Там

сосредоточивались отборные орты анатолийского похода, туда должен был прибыть

верховный везир Хозрев-паша, оттуда

начиналась дорога большой войны.

Прошло тридцать, потом еще пятьдесят дней. В Ферабат прибыли срочно

вызванные шахом Караджугай-хан и

Эреб-хан. Они были полны тревоги: рушились привычные формы жизни.

Шах призвал советников, он силился сидеть прямо, болезненно щурясь от

дневного света, назойливо

проникавшего сквозь затененные окна. Над шахом висел его портрет первых лет

царствования. Луки черных бровей над

огромными белками глаз и плотно сжатые яркие губы, прикрытые тигровыми усищами.

Аббас возложил на голову тот же

шахский тюрбан с черным пером орла и жемчужным - власти, крупная бирюза

окаймляла парчовый шарф, прикрывающий

плечи, и на портупее из золотых кружков висела в эмалевой оправе та же сабля

работы Ассад Уллаха из Исфахана с

надписью: "Аббас, раб царя избранных!" Величественная копия - и поблекший

оригинал!

И все же он остается избранным. И Караджугай-хан перевел взгляд с

портрета на лицо шаха - болезненно

желтоватое, с множеством разбегающихся морщинок.

Шах Аббас повелительно кивнул, и советники тотчас опустились перед ним

на ковер.

- Аллах решил призвать меня, чтобы я отдал ему отчет, как выполнял я

его повеление.

Ханов обуял ужас. Каждое новое царствование начиналось с пролития

крови. Они стали молить шаха подумать об

участи Ирана, о воплях и страданиях правоверных и не говорить о болезнях,

которые обычно приходят и уходят.

Шах терпеливо, слушал. Слова звучали на земле, но они были невесомы в

том мире, который уже открывал перед

ним ворота вечного холода.

- Нет, мои верные ханы, я вижу, что от моей болезни, которую не может

разгадать лучший хеким, я избавлюсь

только с помощью смерти. Не будем терять то недолгое время, которое аллах

отпустил мне для передачи вам моего

повеления.

Три дня Угурлу-бек-даваттар записывал распоряжения шаха, - как повести

дела "льва Ирана" после его ухода к

аллаху. Все предусмотрел шах, что могло усилить боевую мощь войска и укрепить

власть шах-ин-шаха, своего наследника.

Потом, разрешив остаться только четырем ханам, не перестававшим умолять

повелителя сжалиться над ними, шах

некоторое время молчал, устремив взгляд в потолок и беззвучно шевеля губами.

- Все предначертано в книге судеб, - нарушил он гнетущее безмолвие. -

Все, что аллах дает, он хочет получить

обратно, ибо не дарит, а только одалживает. Но остающиеся во имя торжества

ислама должны продолжать начатое

уходящими. Особенно зорко, мои верные советники - ты, Караджугай, и ты, Эреб, и

ты, Иса, и ты, Гюне, - смотрите не

только вперед, ибо неизвестно, откуда явится враг. Иногда он неожиданно падает

сверху в виде камня и пробивает голову

беспечному, направившемуся не в ту сторону. Георгий, сын Саакадзе, - такой

камень. Султан зарядил им сейчас свою

пращу. Через Иран полководец гор хочет проникнуть в Гурджистан. Если это

произойдет, Хосро-мирза опять превратится в

изгнанника, а Иран потеряет драгоценные земли. Бейтесь с собакой Саакадзе во имя

святого Аали. Забудьте о женщинах и

кейфе. Нет для вас сейчас большей услады, чем очистительный огонь войны. И это

же внушите моему наследнику, сыну

любимого мною Сефи-мирзы. Пусть примет Сэм имя своего отца и возвеличится, как

шах Сефи. Я уме скрепил своей

печатью ферман.

- Великие из великих, мудрый из мудрых, "солнце Ирана", - осторожно

начал Караджугай-хан, - предсказатели

уверяют, что Сэм недолговечен, а звездочет клянется, что процарствует Сэм-мирза

только восемнадцать месяцев.

- Видит небо, печалит меня предсказание, но пусть процарствует, сколько

аллах захочет, хотя бы три дня, только бы

на голове его заблестело алмазное перо шахского тюрбана, предназначавшегося его

отцу - Сефи-мирзе.

Он хотел добавить. "Не знаю, почему неугоден вам Сэм, разве он не мой

внук?", - но внезапно синяя муха, злобно

жужжа пронеслась перед его глазами и словно подхватила и унесла с собой его

мысль.

Ханы боялись сказать впавшему в полузабытье шаху, что неимоверная