Великий Моурави

трубы, эхом отзываясь в далеких ущельях. В течение трех часов трубачи

сменяли друг друга, и страшный рев поднимал с ложа даже больных князей. Они

вскакивали на коней и в сопровождении разодетых азнауров мчались на

праздничный призыв.

Предупрежденные начальниками поваров, окрестные крестьяне также

устремились к замку, таща на ослах, а то и прямо на спинах, плетеные корзины

с маслом, рыбой, сыром, фруктами, медом и всем другим, что не было еще

съедено предыдущими гостями.

В полдень старший виночерпий, окруженный чашниками, торжественно ввел

гостей в зал пиршества. Князья чинно расселись по достоинству фамилий,

азнауры стали позади, а крестьяне - поодаль, отдельными группами.

Из-за тканых занавесей появились Мамия, Моурави, Зураб, Димитрий,

царевич Вахтанг и Автандил, встреченные пожеланиями. Почетные гости

поднялись на возвышение и опустились рядом с владетелем.

Начался церемониал празднества. Чашники разнесли легкое угощение. По

обычаю, все стоя осушили небольшие чаши за здоровье Мамия Гуриели - батони и

покровителя. Затем в большой медный чан гурийцы в красных куртках влили семь

ведер вина. Следом четыре стольника, по знаку светлейшей княжны, внесли

огромный поднос с выпеченными из теста изображениями людей, монет, коней,

оружия, быков, воинов и все это высыпали в чан.

Дворовый крестьянин светлейшего Мамия поклонился на четыре стороны,

заложил руки за спину и опустился перед чаном на колени.

Зрители напряженно следили за искателем счастья. Какой-то лихаурец

выпучил глаза и походил на филина, обтянутого позументами. Азнаур из

Ланчхути с трудом сдерживал прыгающую челюсть. Пожилой асканец до боли

вытягивал шею, готовый сам упасть в чан. Но вот крестьянин, пробежав губами

по вину и стараясь незаметно глотнуть как можно больше, ловко вскочил, держа

в зубах фигурку человека.

Князья рукоплескали. Мамия горделиво подал знак, и толкователь

провозгласил, что у батони Мамия осенью и весной установятся хорошие

отношения с нужными ему людьми.

Один за другим, по старшинству своих князей, подходили крестьяне к

чану. Если испытатель вытаскивал зубами монету - значит, господину предстоит

богатство. Если коня - разбогатеть табунами. Если быка - стадами. Если шашку

- получить богатые трофеи.

Каждого удачного ловца встречали похвалами, рукоплесканиями. Вино в

чане заметно убывало. Неудачников преследовали насмешками, а владельцы хмуро

оглядывали своих мебегре, ибо негодники на целый год оставляли их без удачи.

Когда все "счастье" было выловлено, начался пир, - сначала в зале, а

потом в саду, дабы народ тоже мог полюбоваться кутежом и бесшабашностью

господ.

Димитрий нервно покусывал ус - ему неприятны были муки голодных

крестьян, столпившихся вокруг кутил, и только строгий взгляд Саакадзе

удержал его от резкого замечания.

Внезапно в круг вошел гуриец в ободранной одежде и в чувяках. Он

потерял на войне голос и слух, но сейчас весело показывал, как дрался он с

османами и, раздирая лохмотья, хвалился двумя ранами.

Мамия бросил ему две золотые монеты. Но, не подняв монет, глухонемой

печально поник головой и пошел прочь. Автандил умоляюще посмотрел на отца.

Эрасти догнал гурийца и подвел к Моурави. Поднявшись, Саакадзе снял с себя

шашку и с поклоном преподнес бедняку.

Сияющий гуриец обеими руками прижал к груди знак воинского отличия, и

даже если бы он не был лишен дара слова, все равно не мог бы ничего

вымолвить от волнения.

А Мамия величаво взирал на гостей: вот как уважает его великий Моурави!

Жалкому нищему, лишь потому, что он гуриец, оказывает почесть!

Весть об этом подарке разнеслась по всей Гурии. Народ толпами следовал

за Саакадзе. Встречные бросали ему снопы, выкрикивали пожелания успеха.

С трудом вырвались картлийцы из жарких объятий Гурии и въехали в

Великие ворота Азии. Перед ними расстилались заманчивые дали роскошной

расселины с вечными снегами наверху и пылающим солнцем внизу, где триста

дней в году цветут розы. В вечерних дымах лежала Самегрело, обрываясь у

Черного моря.

Подъехав к рубежам Самегрело, путники ловко обманули бдительность

высланных им навстречу молодого князя Липариани и свитских азнауров и

свернули в чащу буйно разросшегося леса.

Саакадзе хотел увидеть настоящую Самегрело, а не ту - разряженную к

случаю, - которую ему, наверно, только и покажут.

Поворачивали коней то к ущелью, то в долину, то к верхним плато, словно

заблудившиеся, которые ищут дорогу. Так Саакадзе и сказал, когда наконец

счел своевременным, чтобы князь с пышной свитой напал на его след.

Выразив сочувствие, мегрельцы вывели долгожданных гостей на красивую

дорогу к Намусе.

На поворотах дорог столетние певцы, перебирая струны, воскрешали

глубокую старину. Из тумана веков приплывали аргонавты. Язон запрягал в ярмо

неукротимых быков, побеждал стражу и усыплял дракона. Там, на берегу Фазиса,

воздвиг ок храм с бронзовым фронтоном - убежище богини Реи. Оставив Колхиде