Великий Моурави

древних, неблагодарность наказуется смертью. Скалистый Сурами может

задержать тучи на своих гребнях, но не стремление воинов к дружбе. И зачем с

будничной свечою искать солнце, когда оно само переступило наш порог и

озарило Зугдиди пламенем величия? Советник светлейшего говорил долго,

изысканно, но Саакадзе не мог уловить скрытый смысл его восхваления и понял:

перед ним тень великого хитреца, Левана Дадиани...

Странно было видеть после вчерашнего пира холодную надменность

владетеля Самегрело. Он подозрительно прислушивался к словам Моурави, к

резкой откровенности Зураба, к каверзным вопросам Вахтанга.

В строго убранном зале говорили о дружбе, о намечающемся союзе Картли с

Турцией. Но Леван чувствовал: главный разговор будет с глазу на глаз с

Моурави, и все больше скупился на слова. Только вспылил, когда Зураб

упомянул о Гуриели:

- Напрасно, князь, напомнил о кичливом осле! Э-о! Разве он может

понять, что такое осторожность владетеля и решительность полководца?

- Многочтимый, светлейший Леван, если память верна мне, то могу указать

немало удачных войн Гуриели, - ответил задетый Зураб. - Притом доблестный

Мамия - твой родственник.

- Немало удачных войн? Но ни одной - с Дадиани! Э-о! А родство не

укорачивает его глупости... Вот Гуриели все жалуется на разорительную дань

Стамбулу, а кто в этом виноват? Какой эфенди - будь то просто гонец - к нему

из Стамбула ни явится, тотчас вытаскивает из сундуков свои богатства и

кичится, что в тайниках в семь раз больше хранится. А у везиров легко

разгораются зрачки на чужое: если хранится больше, пусть и дань в семь раз

увеличится.

- Но и ты, светлейший, платишь дань Стамбулу.

- Я?! А разве царевичу Вахтангу не известно о дани, добровольно мною...

- Добровольной дани не бывает: если не силой, то положением обязали

тебя, светлейший.

- Ты прав, царевич, - положением... Э-о, только не Стамбул, а я сам

себя обязал. И... хотел бы видеть при жизни во весь рост неосторожного,

который силой принудил бы Левана Дадиани платить ему дань! А чтобы убедить

тебя, раскрою мои действия. Уверен, и Моурави Картлийский и владетель Арагви

их одобрят, - Леван выхоленными пальцами поправил ожерелье. - Турецкие

везиры рыскают в поисках чужих царств, особенно они любят прирезывать

смежные земли. Э-о! У меня было две возможности: или мечом доказать

непобедимость Самегрело, или миром удерживать хищников на далеком пределе. Я

соизволил выбрать вторую, ибо в то время мою Самегрело раздирали

междоусобицы задиристых тавади, да и лично мне пришлось немало возиться с

заговорщиками... Ради поддержания дружбы я отправил султану, везиру и

влиятельным пашам богатые дары и просил властелина османов раз в два года

принимать от меня подать. При этом я описал боевой дух моих подданных и

богом сотворенные укрепления, доступные только полету орлов... Так нерушимо

установилась моя дружба с блистательным Стамбулом.

- Но до меня дошло, светлейший, что по принуждению султана ты чуть не

выступил за Турцию против Ирана, - сказал Зураб.

Леван рассмеялся и выразил неодобрение лазутчикам Зураба, засоряющим

уши господина смешной ложью. И подробно разъяснил, как в прошлом султан

пытался доказать Дадиани свое неоспоримое право требовать от данника

выступления для захвата Еревана, ибо эта крепость шаха ближе к Самегрело,

чем к Стамбулу. Он, Леван, не преминул напомнить султану, что никто из

предков Дадиани не служил Турции войском, - конечно, и он, Леван Второй,

коня для подобного дела не оседлает. А если султана тяготит подать

Самегрело, то он учтиво прекратит ее высылку. Просил также вспомнить о

скромности Самегрело, никогда не обременявшей султана просьбой о защите, ибо

мегрельцы сами в силах отстоять свою землю - каким бы могущественным ни слыл

враг. Если же кто по безрассудности вторгнется в пределы, защищенные

непроходимыми горами, лесами, болотами, а по морской черте неприступными

башнями, то мегрельцы сами сожгут свои хижины и уйдут со скотом на высоты,

чтобы оттуда издеваться над бессилием врага, заманивая его в западни и

уничтожая до последнего башибузука.

- Э-о, мой князь, - весело добавил светлейший, - на такое

предупреждение повелитель османов - вернее, его везир - ничего не ответил, а

прислал с попутной фелюгой кальян, рассчитывая затуманить мысли Левана

Дадиани. В благодарность я отослал везиру - вернее, его султану - амулет с

вырезанными ходами, из которых нет выхода. С того радостного дня у нас

по-прежнему дружба издалека.

Моурави внимательно изучал владетеля, на хищно изогнутых губах которого

играла недобрая усмешка:

- Издалека, мой светлейший? А разве не прислал к тебе послов везир

Осман-паша с целью получить золото, необходимое Стамбулу для ведения войны с

шахом Аббасом?

- Э-о, мой Моурави! Было и такое, но после двух посольств я отучил

османов посещать меня! - И под одобрительный смех Зураба и царевича