Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков

Случай Жида редкий, но не уникальный. В 1926 году Йозеф Рот, австрийский писатель, автор знаменитого романа «Марш Радецкого», совершил длительную поездку по СССР, включавшую обязательные Крым и Кавказ. И, несмотря на то, что его тоже принимали по первому разряду, он признался немецкому философу Вальтеру Беньямину, что «приехал в Россию (почти) убежденным большевиком, а уезжает из нее роялистом». После чего тот пришел к выводу: «Как обычно, страна расплачивается за смену политической окраски тех, кто приезжает сюда с красновато-розовым политическим отливом (под знаком «левой» оппозиции и глупого оптимизма)».

В советской печати «предательство» Андре Жида объясняли тем, что под маской друга скрывался классовый враг. Его стала проклинать советская пропаганда и примкнувшие к ней Ромен Роллан, Бертольт Брехт и другие западные интеллектуалы, считавшиеся «друзьями СССР». Пока он был одним из самых знаменитых «друзей СССР», на его личную жизнь идеологи не обращали внимания, напротив, одобрительно отзывались об осуждении им «буржуазных семейных предрассудков», а тут возникли намеки на гомосексуальность Жида, его «извращенные вкусы» (Борис Лавренев). К этому делу привлекли и Роллана. Ему переслали «письмо магнитогорских рабочих», разоблачавших «происки Жида». Роллан откликнулся статьей в «Правде» о «предательстве» Жида, которого так хорошо принимали в Москве, так кормили, а он…

Тем не менее был человек, которому книга Андре Жида показалась недостаточно острой. Виктор Серж писал ему, что при чтении его книги «испытывал чувство, похожее на то, которое испытывают фронтовики, получая в окопах тыловые газеты и находя в них лирическую прозу…». Ведь Андре Жид был свидетелем «последовавших за убийством Кирова массовых ссылок части населения Ленинграда, арестов многих тысяч старых коммунистов, переполнении концлагерей, – несомненно, наиболее обширных во всем мире».

Вообще-то из сегодняшнего дня книга Андре Жида и в самом деле выглядит довольно-таки безобидно. Скажем, писатель мягко журит советскую власть за то, что в стране слишком много бедных, тогда как он «приехал в СССР именно для того, чтобы увидеть, что их нет». Он называет стахановское движение «замечательным изобретением, чтобы встряхнуть народ от спячки» и одновременно немного над ним иронизирует. «На одном из заводов …мне представляют стахановца, громадный портрет которого висит на стене. Ему удалось, говорят мне, выполнить за пять часов работу, на которую требуется восемь дней (а может быть, наоборот: за восемь часов – пятидневную норму, я уже теперь не помню). Осмеливаюсь спросить, не означает ли это, что на пятичасовую работу сначала планировалось восемь дней. Но вопрос мой был встречен сдержанно, предпочли на него не отвечать. Тогда я рассказал о том, как группа французских шахтеров, путешествующая по СССР, по-товарищески заменила на одной из шахт бригаду советских шахтеров и без напряжения, не подозревая даже об этом, выполнила стахановскую норму».

Уже потом, в июне 1937 года в ответ на зубодробительную критику Жид опубликовал другую книгу – «Поправки к моему “Возвращению из СССР”», где уже оторвался по полной. В самом «Возвращении» ничего о терроре не было, а тут он, по его словам, «прозрел», в том числе благодаря сведениям, полученным от зарубежных социалистов, включая самого Троцкого.

«Если друг оказался вдруг…»

Сразу после выхода книга Жида была полностью переведена на русский язык и под грифом «секретно» направлена Сталину и всему партийному руководству. В Кремле срочно потребовали выяснить причину произошедшего с Жидом. 13 декабря написал свой отчет председатель ВОКСа Аросев, указав, что ошибкой стало «очень тесное общение» Андре Жида с Пастернаком и Пильняком.

Он и вправду общался все больше с «не теми» писателями. Сохранился рапорт осведомителя НКВД об обеде у Бабеля, основанный на услышанном им от жены писателя Антонины Пирожковой. Андре Жид во время обеда восхищался происходящим в СССР, но после Бабель ей сказал: «Он хитрый, как черт. Еще не известно, что он напишет, когда вернется домой. Его не так легко провести. Горький по сравнению с ним сельский пономарь». Так оно и вышло, по возвращении домой он написал вовсе не то, чего от него ожидали.

…У нас всегда ревниво относились к тому, что они (гости) о нас говорят. Если хорошо – власть щедро вознаграждала визитера, ведь его слова – хорошее подспорье в воспитании народа в «правильном» направлении. Если плохо – смертельно обижалась, а сказанное квалифицировала как вмешательство в наши внутренние дела и антироссийскую пропаганду (она же – антисоветская). «Непрерывные разговоры о своем превосходстве связаны с пресмыкательством перед чужестранным – это различные проявления того же комплекса неполноценности…», – заметил по этому поводу Илья Эренбург.