Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков

Редактор «Правды» Лев Мехлис вернул Фейхтвангеру на доработку статью, предложив кое-что изменить. В первоначальном варианте содержались такие запретные слова, как, например, «культ» применительно к Сталину. Фейхтвангер заменил это слово на «обоготворение», которого, впрочем, по его мнению, тоже не было, какое еще «обоготворение». «Народ говорит: “Сталин” – и подразумевает под этим увеличивающееся благосостояние, растущее просвещение. Народ говорит: “Мы любим Сталина”, – это является естественным, человеческим выражением его единомыслия с социализмом и с режимом».

Так Фейхтвангер, представьте, и написал – «единомыслие», придав этому слову вполне положительную коннотацию! Правда, позволил себе в кулуарах немного поворчать. Согласно отчету Каравкиной от 27 декабря, после получения правдинской правки он завел с ней такой разговор: «Вот, мол, и оправдываются слова Жида о том, что у нас нет свободы мнений… что у нас не любят критики, особенно со стороны иностранцев». Та в ответ «ему объяснила, почему мы возмущены… и то, что он сейчас льет воду на мельницу фашистов».

Последний аргумент был беспроигрышным. Фейхтвангера нацисты выдавили в эмиграцию, лишили гражданства. В Берлине, в виду университетской библиотеки студенты жгли, вместе с книгами Ремарка и Брехта, его «антинемецкие» романы. Проходя по Бебельплац в наши дни, можно увидеть сделанные в память о тех днях уходящие под стеклянную мостовую пустые стеллажи, и рядом, под ногами, слова Генриха Гейне: «Там, где сжигают книги, в конце концов будут сжигать людей». В 1936 году их еще не сжигали, но преследовать евреев уже начали. Андре Жид, в отличие от Фейхтвангера, евреем не был. Он тоже ненавидел фашизм, но, вероятно, не считал, что цель оправдывает такое средство борьбы с ним, как ложь.

Андре Жиду не нравилось «единомыслие», одобряемое его оппонентом. «В СССР решено однажды и навсегда, что по любому вопросу должно быть только одно мнение». Впрочем, и на это у Фейхтвангера нашелся ответ (в «Москве, 1937»): «Когда говоришь с одним русским, – сказано у Жида, – говоришь со всеми. В этих утверждениях есть крупинка правды. …Если, однако, присмотреться поближе, то окажется, что весь этот пресловутый “конформизм” сводится к трем пунктам, а именно: к общности мнений по вопросу об основных принципах коммунизма, к всеобщей любви к Советскому Союзу и к разделяемой всеми уверенности, что в недалеком будущем Советский Союз станет самой счастливой и самой сильной страной в мире».

Глава третья «Сталин их вождь, а Фейхтвангер их Гомер»

Фейхтвангер считал себя скептиком, стреляным воробьем.

Илья Эренбург

В том же 1936 году во Франции, куда Фейхтвангер эмигрировал из Германии после прихода Гитлера к власти, вышел его «Лже-Нерон», в котором под маской жестокого и лживого римского императора выведен образ, схожий с фюрером. Он «серьезно относился только к одному: к охране своего императорского величия. …Были изданы суровые декреты. …Малейшая провинность в этом отношении, даже нечаянная, каралась. Доносы процветали. …Внешне царил, правда, порядок, но он достигался террором и лишениями».

Принято считать, что Фейхтвангер создал новый тип исторического романа, где за описаниями отдаленной эпохи всегда проступают параллели с событиями современности. Мог ли он не заметить ничего схожего в Советской России? «Сталин, наверно, про себя посмеивался, говоря Фейхтвангеру, как ему неприятно, что повсюду красуются его портреты, – писал Илья Эренбург в мемуарах “Люди, годы, жизнь”. – А стреляный воробей поверил…» Для того чтобы понять, чему он там поверил, я заглянул в стенограмму встречи с вождем, который принял его в Кремле 8 января 1937 года.

Фейхтвангер. Некоторые формы выражения уважения и любви к Вам кажутся мне преувеличенными и безвкусными…

Сталин. Я с вами целиком согласен. …Я хотел бы не оправдать – оправдать нельзя, а по-человечески объяснить – откуда такой безудержный, доходящий до приторности восторг вокруг моей персоны. …Слишком люди рады, что удалось освободиться от эксплуатации. Буквально не знают, куда девать свою радость.

Фейхтвангер. Как человек, сочувствующий СССР, я вижу и чувствую, что чувства любви и уважения к Вам совершенно искренни и элементарны. Именно потому, что Вас так любят и уважают, не можете ли Вы прекратить своим словом эти формы проявления восторга, которые смущают некоторых ваших друзей за границей?

Сталин. Я пытался несколько раз это сделать. Но ничего не получается. Говоришь им – нехорошо, не годится это. Люди думают, что это я говорю из ложной скромности… Трудно помешать выражать свою радость. Жалко принимать строгие меры против рабочих и крестьян.