Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков

«Весь день разъезжал по музеям в поисках подарка микадо, – 2 октября 1928 года пишет в дневнике сотрудник протокольного отдела Соколин. – Я за красавицу Кустодиева, некоторые музейщики плачут». Следует решительно отказаться, – продолжает он, – «от выплывшей снова мысли подарить меха. Это делалось московскими Иоаннами… Надо же показать, что у нас есть вещи лучшие и более хитрые, чем содранные с зверей шкуры».

Трудно сказать, какая именно из кустодиевских «Красавиц» была подарена императору Хирохито. Дело в том, что уже после того, как картина была приобретена для Третьяковской галереи (1915), по просьбе друзей Кустодиев написал несколько авторских копий «Красавицы», в том числе для Горького и Шаляпина. Впрочем, возможно, в результате была подарена не «Красавица», а другая картина Бориса Кустодиева – «Девушка на Волге». Во всяком случае это немалое полотно (два метра на два) несколько лет назад было выставлено на всеобщее обозрение в Музее императорских коллекций в Восточных садах дворца императора в Токио.

Сын кайзера

В том же 1929 году самостоятельно передвигаться по стране разрешили американскому поэту и публицисту Джорджу Виреку. Он «не стал присоединяться к делегации американских бизнесменов, чтобы не участвовать в очередной пропагандистской постановке предприимчивых большевистских агентов», – пишет он в книге «Пленники утопии. Советская Россия глазами американца». Вирек приехал, по его словам, «как друг СССР», однако заранее знал, что едет в землю, окруженную новой Великой китайской стеной, которую подпирали большевистские штыки, осознавал, что Советская власть «всячески скрывает от всего остального мира истинное положение вещей в СССР, вводит в заблуждение все народы и наводняет все остальные страны лживыми сведениями о благоденствии Страны Советов».

К Виреку было особое отношение из-за отца, тот был известным социал-демократом и соратником Маркса, и при этом – внебрачным сыном кайзера Германской империи. Директор Института Маркса и Энгельса Давид Рязанов распорядился показать ему письма его отца к Энгельсу. Кроме того, Вирек получил «гору статистических материалов», впечатления от которых оказались безрадостными. «…В городах заметен жилищный кризис; рабочие, хотя и живут нередко в настоящих дворцах, но впятером-вшестером в одной комнате. …Текстильные фабрики в России, работая по три смены в сутки, оказываются не в состоянии удовлетворить внутренний спрос. Правительство не позволяет импортировать текстиль. …В России проживает 150 миллионов человек. У многих, если не у большинства, нет обуви. Импорт запрещен или жестко ограничен. Сама Россия в 1928 году произвела лишь 20 миллионов пар обуви для 150 миллионов пар ног».

Будучи в Ленинграде 8 лет спустя, французский писатель Луи-Фердинанд Селин поинтересовался в одной из ленинградских больниц зарплатой санитарок. Выяснилось, «80 рублей в месяц (одна пара обуви в России стоит 250 рублей)». «Я видел множество больниц, причем везде, и в городах, и в деревнях, – …но такого, чтобы в больнице отсутствовало самое элементарное, самое необходимое для ее мало-мальски нормального функционирования, такого я больше не видел нигде. …Бог мой! все рваное! какой-то гигантский заброшенный сортир… ничего ужаснее я в жизни не видел…»

В отличие от Барбюса с Ролланом, Селин приехал сам по себе, и его не кормили черной икрой. Более того, он наивно и безуспешно рассчитывал получить гонорар за изданный в Москве перевод романа «Путешествие на край ночи».

Не одна только больница произвела на него удручающее впечатление. Вот что он пишет о Ленинграде в своем памфлете с провокационным названием «Безделушки для погрома»: «Это не они его построили… эти сталинские “гепеушники”. …Они даже не в состоянии его как следует содержать… Это выше их коммунистических сил… Все улицы обрушились, фасады домов осыпаются… Это ужасно… А ведь в своем роде это один из самых прекрасных городов мира… наподобие Вены… Стокгольма… Амстердама. …И все это, обратите внимание, после двадцати лет истошных воплей, яростных обличений отсталой капиталистической системы… гимнов неслыханному социальному прогрессу… возрождению могущественного СССР! даровавшего счастье! свободу! власть “трудовому народу”!.. не говоря уже об обилии безумных планов, которые с каждым годом становятся все более грандиозными и умопомрачительными… Гремучая смесь иудейской и монгольской трескотни».

Антисемит и почитатель Гитлера, Селин видел во всем, что ему не нравилось, «иудейский след». При посещении Мариинского театра: «В царской ложе сидят местные партийные боссы… Рабочие в выходных костюмах сидят на галерке. А в первом ряду – евреи в очках… Ветераны революции. Настоящий паноптикум».

Если ты против Гитлера, значит, за Сталина и оправдываешь все происходящее в СССР. И наоборот. Ненависть Селина к «еврейско-татарским комиссарам» толкнула его во время войны в ряды коллаборационистов.

В 1945 году Селина чуть не расстреляли, но ему повезло, отделался легким испугом: полтора года датской тюрьмы.

Еще один друг-враг