Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков

Он вырос в обедневшей ливерпульской семье, а в советской Москве жил в огромной квартире в самом центре и ездил на автомобиле с личным шофером. У Дюранти, помимо водителя, были еще секретарша, помощник, повар, горничная.

Публикации Дюранти оказывали реальное влияние на политику западных стран. С ним консультировался сам Рузвельт накануне возобновления дипотношений с Россией. Дюранти объяснял ему, что в силу чуждости русским индивидуализма и частной инициативы ленинский нэп провалился, а Сталин, «подлинно русский вождь», выбрал для страны правильный путь – пятилетний план.

Ультиматум

Тот же Уманский, в бытность свою руководителем отдела печати МИДа, в 1933 году собрал иностранных журналистов в «Национале» и, приятно улыбаясь, поставил им ультиматум. Или они опровергнут просочившиеся на Запад слухи о голоде в России, или их не допустят на предстоящий процесс инженеров «Метро-Виккерс», обвиненных во вредительстве, а они туда очень стремились.

Помимо аккредитованных постоянно в Москву, чтобы присутствовать на судебном заседании, прибыло много других иностранных корреспондентов. Телеграф не справлялся с передачей их отчетов с процесса. Молодому Яну Флемингу, будущему автору Джеймса Бонда, тогда – корреспонденту агентства Reuters, прибывшему специально для освещения суда над британцами, удалось обойти большинство конкурентов-репортеров. Он выдумал особый трюк – выбрасывал текст своего репортажа в окно Дома Союзов, где проходил процесс; под окном ждал нанятый мальчишка, который тут же бежал со свертком к телеграфистам.

Сам Флеминг к обвинениям отнесся скептически.

А как могло быть иначе? Один из свидетелей, техник Днепрогэса Зиверт, уверял суд, что инженер Альберт Грегори, ведя антисоветскую агитацию, «говорил нашим рабочим, что у вас здесь люди ничего не имеют кушать, а у нас за 25 копеек кушают масло, белый хлеб».

«Но я не умею говорить по-русски», – сказал Грегори в суде (через переводчика). Далее между свидетелем и судьей – председателем Военной коллегии Верховного Суда СССР Василием Ульрихом состоялся следующий диалог.

Ульрих. На каком языке Грегори разговаривал?

Зиверт. По-английски.

Ульрих. Вы понимаете по-английски?

Зиверт. Нет…

Вообще, похоже, иностранные корреспонденты не сильно заблуждались относительно происходящего. Еще в 1930 году Лайонс позволил себе пошутить в большой компании, что вызвало к нему повышенное внимание со стороны «органов»: «Кремль взялся решить проблему отсутствия мяса расстрелом 48 профессоров». Сказано это было в связи с процессом профессора Александра Рязанцева, председателя технического совета холодильного комитета при Наркомторге, 24 сентября 1930 года приговоренного коллегией ОГПУ к смертной казни вместе с 41 другими обвиняемыми. Как писали советские газеты, «ОПТУ раскрыта контрреволюционная, шпионская и вредительская организация в снабжении населения важнейшими продуктами питания (мясо, рыба, консервы, овощи), имевшая целью создать в стране голод и вызвать недовольство среди широких рабочих масс и этим содействовать свержению диктатуры пролетариата. Вредительством были охвачены звенья аппарата Наркомторга. Контрреволюционная организация возглавлялась профессором Рязанцевым, бывшим помещиком, генерал-майором». На следствии виднейшие профессора, ученые и специалисты один за другим, наперебой, заявляли о стремлении организовать в стране голод, о получении за вредительство денег из-за границы.

Как добывались такие показания, можно судить по свидетельству современника, обнаруженному недавно Виктором Залгаллером в рабочих записях его матери, адвоката Татьяны Шабад-Залгаллер. Во время участия в качестве защитника по делу руководителей Мурманторга ее удивило, что все семь обвиняемых в начале следствия отрицали свою вину, а в конце в совершенно одинаковых выражениях сообщали, как они организовывали вредительство в советской торговле. Но стоило кому-нибудь из подсудимых заикнуться на суде о методах, которыми добивались следователи этих показаний (у всех подследственных были выбиты передние зубы), как председательствующая и прокурор, сдвигая брови, грозно предупреждали: «Имейте в виду – за клевету на государственные органы следствия вы будете отвечать, как за контрреволюционную агитацию».

«Как-то в один из мучительных дней процесса я обратилась в перерыве к подсудимому Пинхенсону, начальнику стройконторы, широкоплечему крепышу средних лет: “Почему вы, как и другие, подписали признание в вине, которую сейчас категорически отрицаете?” – “Меня доконали: вывели на лестницу, раздели догола и на морозе около 30 градусов облили ведром воды. На мне мгновенно образовалась ледяная корка. …Могу ли я это рассказать здесь? Ведь мне не поверят, скажут, что я клевещу, как враг народа, на органы, которые защищают революцию от ее врагов”. Я замолчала. Он был прав…»

«Ледокол»