Великий переход. Американо-советские отношения и конец Холодной войны

На подход Хейга, да и в целом на подход администрации, сильно повлияла вера в то, что советские лидеры будут стремиться испытать их на прочность. Полагая, что советские лидеры имеют сильные экспансионистские наклонности, и что предыдущие американские администрации часто подвергались испытаниям и оказывались несостоятельными, они видели необходимость и возможность произвести впечатление на советских лидеров своей твердостью. Эти ожидания подкреплялись мыслью о том, что советские лидеры действительно намеревались "испытать" новую американскую администрацию. Эта вера не только еще больше укрепила решимость Хейга "победить" в Центральной Америке, но и жестко отстаивать требование советской сдержанности в третьем мире в качестве предварительного условия для развития любого реального дипломатического диалога с Советами.

Когда посол Анатолий Ф. Доб      прибыл в Государственный департамент 29 января 1981 года на свою первую встречу с новым госсекретарем, его машину остановили при въезде в подвал департамента и потребовали проехать к главному дипломатическому входу, где "взволнованный посол Советского Союза попал в чащу микрофонов и камер". За этим последовали другие жесты.

 

На следующий день газета "Пост" сообщила, что высокопоставленный сотрудник Госдепартамента сказал в объяснении: "Мы находимся под давлением со стороны Белого дома и должны напрягать мускулы при каждом удобном случае".

12 мая американские таможенники и агенты ФБР задержали вылетающий лайнер "Аэрофлота" и конфисковали его груз по подозрению в нарушении законов об экспортном контроле, но к своему стыду обнаружили, что груз электронного оборудования был законно и надлежащим образом лицензирован. Советский Союз осудил эту акцию, с горечью заявив, что "терроризм и электронное оборудование - это законная лицензия".      что "терроризм и бандитизм" были возведены в ранг официальной политики, а Белый дом ответил неискренне: "Это не связано с нашей внешней политикой. Это не было направлено Государственным департаментом".

Американские действия, сигнализирующие об основах ведения отношений с Советским Союзом, были, однако, непоследовательными. Пожалуй, самым важным по своей сути было решение о снятии существующих санкций. 24 апреля президент Рейган объявил о прекращении эмбарго на продажу зерна и фосфатов Советскому Союзу, наиболее экономически эффективной и мощной из санкций Картера, введенных после Афганистана. Этот односторонний шаг дал понять, что, несмотря на жесткую риторику и даже геополитическое сдерживание, новая администрация не готова принять реальные жертвы и внутриполитический дискомфорт от такой меры. Решение не было полностью неожиданным; Рейган не только осудил эту меру, когда она была принята, но и во время предвыборной кампании заявил, что отменит ее. Хейг, однако, боролся (против сильной оппозиции со стороны некоторых помощников Белого дома, особенно Миза, и министра сельского хозяйства Джона Блока) за отсрочку этого шага. Хейг рассматривал отмену эмбарго как большую "морковку", которую он надеялся получить (поскольку по политическим причинам президент был полон решимости прекратить эмбарго, и поскольку союзники США продавали больше зерна) только в обмен на хотя бы некоторые советские обязательства по сдержанности в отношении Польши, прежде всего, или по поддержке революционных сил в странах третьего мира. Но Хейг проиграл; президент не стал ждать такого дипломатического торга. Когда Хейг вызвал Доб      советский посол поинтересовался: "Есть ли вообще какие-либо ограничения?", и Хейг признался, что чуть не подавился, когда ему пришлось сказать, что их нет, неубедительно заявив лишь, что "на решение может повлиять любой неожиданный шаг со стороны вашего правительства". Даже это было больше, чем он имел право сказать. Хейг был настолько расстроен этим событием, что усугубил его неразумным поступком.