Излишне говорить, что в речи маршала Устинова не говорилось о "расточительности" военных расходов. Он сослался на заявление Брежнева от 27 октября о том, что "уровень боеготовности армии и флота должен быть еще выше", и на выступление Андропова на пленуме ЦК, в котором говорилось, что "Политбюро считало и считает своим долгом обеспечить армию и флот всем необходимым, особенно в сложившейся международной обстановке". Однако в отношении того, что необходимо, и того, что уже имеется, он применил иную меру, чем та, которую использовал маршал Огарков, заявив, что "военная мощь Советского Союза достаточна". Он также подчеркнул, что "наша мощь подчинена исключительно целям обороны". И наша военная доктрина носит строго оборонительный характер". Маршал Устинов также выступил с подробным и продуманным опровержением заявления президента Рейгана на пресс-конференции 22 ноября о том, что Советский Союз имеет военное превосходство над Соединенными Штатами. Он сказал: "Подобные утверждения не соответствуют действительности. Они рассчитаны на то, чтобы обмануть общественность и имеют целью оправдать беспрецедентные американские военные программы и агрессивной доктрины США. Прискорбно, что подобные попытки убедить людей в существовании того, чего не существует, предпринимаются лидером великой державы, само положение которой предполагает реализм и ответственность в оценке действительности". И в терминах, напоминающих те, которые ранее использовал маршал Огарков, Устинов тоже теперь характеризует долгосрочное американское многоплановое стратегическое наращивание как более зловещее по цели. "Все это вместе взятое вряд ли можно рассматривать иначе, как программу подготовки к тотальной ядерной войне". Но он сказал, что хотя действия США и НАТО вынудили Советский Союз и его союзников "поддерживать нашу обороноспособность на необходимом уровне", все же "мы против того, чтобы мы были в состоянии войны". уровне", все же "мы против военного соперничества", и в заключение он процитировал призыв Андропова к заключению соглашений, ограничивающих гонку вооружений.
Такие различия в фокусе и акцентах, в отношении оценок как американской политики, так и соответствующей советской политики, продолжались. Было бы чересчур рассматривать их как постоянную борьбу между действующими лицами, но и игнорировать их было бы ошибкой. Противоречивые советские взгляды, конечно же, подвергались влиянию американской риторики и действий.
Необычное событие, повлиявшее на американо-советские отношения, произошло как раз в тот момент, когда Андропов сменил Брежнева. Были выдвинуты обвинения в возможной "болгарской связи" - и, следовательно, советской ответственности - в деле о покушении на Папу Римского Иоанна Павла II в мае 1981 года. Впервые это обвинение было выдвинуто Клэр Стерлинг, американской журналисткой в Риме, написавшей книгу "Сеть террора", в статье, появившейся в "Ридерз Дайджест" в сентябре 1982 г. Затем в ноябре итальянские власти арестовали болгарского сотрудника гражданской авиакомпании и сообщили, что исполнитель покушения, Мехмет Али Агча, теперь взял на себя болгарскую ответственность за заговор. Тем не менее, несмотря на энтузиазм администрации, заявившей о связи СССР с международным терроризмом, в Вашингтоне последовала неожиданная реакция. Высокопоставленные представители разведки в Вашингтоне и Риме дали понять, что ЦРУ скептически относится к болгарско-советской ответственности за попытку папского убийства. Это привело к гневным обвинениям со стороны правых членов Конгресса. Но администрация сохраняла скептическое отстранение от обвинений. Лишь покинувший Совет национальной безопасности (СНБ) советник по советским делам Ричард Пайпс, придерживавшийся жесткой линии, заметил, что, по его мнению, "доказательства [были] очень вескими", и что если болгарский заговор существовал, то в нем наверняка участвовал советский КГБ и его тогдашний глава Андропов. Но Пайпс также признал, что это "большое "если"", потому что "болгарская связь не была прочно установлена, и это только предположение".