Великий полдень

Когда, лежа на постели в своем изоляторе, я время от времени поглядывал одним глазом в телевизор, мне казалось, что все торжественные мероприятия, начатые для чествования всенародно избранного правителя, продолжались так энергично, как будто вообще ничего не случилось. Как будто не было ни кризиса, ни битвы, ни загадочной смерти нашего «всенародно избранного», ни его похорон. Было такое впечатление, что Папа самым естественным образом занял место Феди Голенищева, и все настоящее являлось логическим и естественным продолжением предыдущего. Само собой разумеющимся считалось, что минувшие выборы проводились все равно что по кандидатуре Папы, а намечавшаяся церемония вступления в должность верховного правителя, приведения его к присяге и т. д., — была лишь не надолго отложена по «техническим причинам», но будет проведена по всем правилам. А то что в лидерах другой человек — это неважно.

Несмотря на введенный повсеместно строжайший режим чрезвычайного положения со всеми самыми жесткими мерами, в столице были возобновлены прерванные праздничные мероприятия. Результаты выборов теперь никто не оспаривал. Мне даже кажется, что теперь большинство населения искренне уверилось в том, что в минувшие выборы оно, т. е. население, голосовало именно за нашего Папу, а не за того, чей мученический образ глядел с иконы, помещенной в специально выстроенную для этого часовенку по соседству с новой триумфальной аркой. Эта арка была возведена в честь победного исхода грандиозного сражения и национального примирения. Ее поставили на исторической Треугольной площади (ныне пл. св. Феодора), пока что во временном пластмассовом варианте, и она являлась практически точной копией порушенной старой триумфальной арки…

Еще один человек регулярно навещал меня. Это был бывший официант Веня, произведенный Папой в мажордомы. Странное дело, когда он отсутствовал, я думал о нем ужасные вещи, но когда он появлялся у меня, в моей душе не оставалось никакого предубеждения против него. Можно сказать, Веня, когда я его не видел, и Веня, когда я его видел, был для меня как бы один в двух лицах — два совершенно разных человека. Его глаза снова смеялись. Они появлялись за окном, а потом Веня входил в комнату с какой-нибудь незамысловатой прибауткой, как в первую нашу встречу: «Цирк уехал, а кони остались…» Хотя лето только началось, он уже успел неплохо загореть. Он носил футболку без рукавов, его мускулистые худощавые руки в золотистых волосках отливали чудесным бронзовым тоном. После того как он заполучил в жены мою Наташу, наивная, почти звериная тоска, которая заедала его последнее время, похоже, совершенно улетучилась, и Веня снова являл собой образец бесшабашного жизнелюбия и того удивительного энтузиазма, которые так поразили меня еще при первой встрече с ним. Его открытый взгляд искрился, словно он был готов на любую авантюру.

Этот человек был необычайно прост. В нем не было ничего навязчивого, пошлого или грубого. Он был прост, но не той простотой, которую считают хуже воровства. Впрочем, так называемой тонкости или «интеллигентности» в нем также не было. Интеллигентность все таки предполагает некую глубину натуры, осознанную щепетильность, тактичность. Ничего этого не было и в помине. Одна лишь легкость и прозрачность.

Можно сказать, что мне были приятны его визиты, я словно ждал его. Довольно скоро я объяснил себе причину этого. Глядя на него, я был уверен, что вряд ли найдется на свете что-нибудь такое, что сможет навеять на него уныние, ему все было ни по чем, и я сам напрочь забывал обо всем, что так мучило меня еще минуту назад. Именно благодаря его голубым смеющимся глазам и всему его беспечному облику, я невольно заражался тем же самым светлым оптимизмом. Даже видение рая представлялось мне тогда не более чем случайной картинкой. Как говорится, жизнь копейка, и смерть копейка. Мне нравилось его крепкое мужское рукопожатие, манера говорить. У меня никогда не было друга, но, наверное, он должен был бы быть таким. Между тем, мне бы, к примеру, никогда и в голову не пришло поделиться с ним своим опытом относительно видения рая, хотя опытом то это проклятое видение никак нельзя было назвать — просто какие то неврастенические бредни, ничего больше.