Великий полдень

Никто из маленьких пансионеров не только не жалел и не тосковал о доме и родителях, но, наоборот, с нарочитой легкостью плевал в свое домашнее прошлое и безжалостно топтал его. Дети постарше рассуждали о том, что взрослые рады свалить все грехи на детей, а малыши дружно поддакивали. Все сходились на том, что взрослые только и мечтают загнать всех детей в концлагеря, чтобы самим предаваться обжорству, пьянству, блуду и оргиям. Для этого, якобы, они идут на любые подлости. В связи с последними событиями вокруг Москвы были «вскрыты» многие заговоры, причем некоторые родители сами называли своих детей в числе заговорщиков и выдавали их властям. Один малыш, кажется, это был младшенький из отпрысков о. Алексея, со знанием дела рассказал о том, что известны случаи, когда родители прокручивали детей в мясорубках, делали из них фарш и котлеты, а кровь сцеживали и пили для поддержания собственных угасающих сил…

С тех пор я избегал заходить в Пансион, а когда меня навещал Александр, я лишь молча прижимал его к себе, задыхаясь от бессилия и печали, и отпускал только тогда, когда сын начинал от меня отбиваться. Мне всегда казалось, что мы видимся в последний раз.

Подчас происходящее вызывало у меня ощущение горькой иронии. Впрочем, по большей части, я просто не реагировал на весь этот маразм и сюрреализм. Так я вдруг узнал, что моя жена Наташа, оказывается, уже не моя жена. Она стала официально жить с мажордомом Веней. Вот чудеса! Это, наверное, вскоре после того как он залез к ней под юбку, а она дала ему по морде? Я все хотел спросить об этом, но так и не сподобился. Уже несколько раз Наташа навещала меня, а потом я еще встречался и говорил с ней в саду, но все не мог поверить, что она живет с мажордомом. Не столько именно с мажордомом, сколько вообще с другим мужчиной. Да, меня это впечатлило. У меня в голове не укладывалось, что она в самом деле чувствует то, что изображает, как себя ведет. Обескураживало, с какой легкостью она переменилась ко мне. Может быть, ужасно ожесточилась? Злилась? Мне все казалось, что это она таким своеобразным способом мне мстит, капризничает. Да просто глупит. Это было до такой степени удивительно, что сначала я воспринимал ее поведение как не слишком умную, затянувшуюся шутку. Я то ведь смотрел на нее как на свою жену!.. Но, нет, в том то и дело, что она была настроена как нельзя более серьезно. Она переключилась на Веню. Конечно, я был сам виноват в произошедшем, но что это за женское сердце, из которого можно в одно мгновение выбросить все прошлое?! При встречах со мной она смотрела на меня так, как будто говорила: да, теперь уж всё по другому, тут, дескать, и обсуждать нечего, теперь мы чужие.

Я элементарно ревновал Наташу. Значит, я все таки любил? Но я и прежде не отказывался от этого. Нет, не просто ревновал. Мне было страшно за нее. Может быть, это звучит нелепо и глупо, но я никак не одобрял ее выбора, а, стало быть, не мог быть спокоен. Что такое со мной творилось, чего я хотел? Разве можно совместить несовместимое: с одной стороны, мы должны быть свободны друг от друга, то есть не быть вместе, а с другой, — чтобы она была со мной, вернее, чтобы ее мужем был я, поскольку я сам — единственно мыслимая для меня кандидатура. Только так я мог быть спокоен. Такая вот парадоксальная мужская психология. Меня давно не удивлял тот факт, что можно любить женщину и чувствовать себя рядом с ней несчастным…

Я был ужасно туп. Самые трагические новости не производили на меня почти никакого впечатления. Все происходило как то сумбурно, в тумане. Я путал дни недели, да и сами недели тоже никак не мог сосчитать.

Запоздало пришло сообщение, что в ходе боевых операций в Москве погиб народный любимец Федя Голенищев. Как это случилось — шальная пуля или хладнокровное убийство, расстрел? Его тело не могли отыскать. По некоторым версиям оно было загружено вместе с тысячей других трупов в гондолу дирижабля. Впрочем, сначала почему то заговорили о том, что погиб вовсе не Федя, а Папа. Такая нелепейшая телевизионная утка. Это было весьма странно, поскольку, во первых, Папа был мало известен в широких народных массах, а во вторых, он все это время сидел у себя в Деревне живой и здоровый. Зато люди успели поскорбеть и узнали о нем, как о ближайшем сподвижнике Феди Голенищева и несомненном герое, положившем жизнь за други своя и вообще за святые идеи нашей России в черные для Москвы дни. Все наши по нескольку раз бегали к Папе в его охотничий флигель, чтобы убедиться, что он пока что жив. Только спустя несколько дней телевидение объявило о недоразумении. Папа, слава Богу, находится в добром здравии, а погиб именно Федя. И сразу, естественно, всколыхнулась новая волна отчаянной народной скорби. В конце концов какой то похожий труп все таки отыскали и состоялись пышные похороны. Опять таки ходили всякие слухи. С особым азартом, конечно, обсуждались теории различных заговоров.