Великий Шёлковый путь. В тисках империи

Пески… пески… пески… То равнина, простирающаяся во все стороны до горизонта, в которой вдруг возвышается одиночный кряж из спрессованного веками песчаника, то барханы, тягуче-длинные, в которых ноги вязнут по колено, то солончаки, от которых вся кожа начинает нестерпимо зудеть и чесаться. Это Такла-Макан – «покинутое место». И никому его не минуть!

Где-то впереди на белом верблюде, неторопливо вышагивающем в начале каравана, едет Млада. Но Чжан Цянь этого не может видеть. Только взмокшие от жары и напряжения спины пленников перед собой. Пот разъедает глаза. Грубая колодка натирает шею. Безуспешно он пытается поправить ее связанными руками. В соседней колонне, также в колодке, привязанной к общему толстому канату, идет Гань. Лицо северянина, как всегда, невозмутимо.

– Все эти годы меня волновал один вопрос. Тогда, за Стеной… Зачем ты меня оскорбил и ударил? Ты ненавидел меня? – негромко спрашивает Цянь.

– Мы оказались в степи на пятую луну, когда у хунну переизбыток пленных. Отряды грабят и забирают ценные вещи, а людей обычно оставляют в земле. Ты не думал об этом? – голос Ганя сух, как песок под ногами.

Чжан Цянь растягивает спекшийся рот в подобие улыбки:

– Не думал? Я два дня в себя прийти не мог!

– Я сказал, что ты ценный вельможа и за тебя дадут выкуп… И знаешь, ведь, правда, предлагали!

Чжан Цянь, меняясь в лице, судорожно сглатывает:

– Предлагали? – от волнения его голос становится сиплым. – Кто?

– Ван Куй. Помнишь, когда тебя срочно отправили в Чжаосиньчэнь? – Чжан Цянь кивает. – Это я устроил… Генерал предлагал за тебя сто диней рисового вина, и тебя искал весь лагерь… – отрывисто смеется Гань. – Весело было!

– А император? Он меня не искал?

– Ван Кую тогда показали отсеченную голову. Лицо было обезображено, но косичка – ровно как у тебя. Может, Старый Лис и не поверил, но ты умер для Хань. Спустя лет шесть-семь многих дорогих пленников продавали за Стену, но ты был слишком нужен сянь-вану как переводчик, и он не отдал тебя…

Чжан Цянь, забыв про колодку, порывисто подается в сторону Ганя. Задеревенелая верблюжья кожа впивается в шею, но ханец не обращает внимания на боль:

– Что? Меня могли выкупить? Почему ты не сказал ни слова? Почему за десять лет ни разу не поговорил со мной по душам? – кричит он.

Гань флегматично пожимает плечами:

– Я сделал бы хуже… Надежда даже крысе дает крылья. Ты захотел бы бежать, но из Чжаосиньчэня еще никто не возвращался…

Чжан Цянь вдруг сникает и отворачивается от бывшего слуги. Какое-то время они идут молча. Слышен только мерный топот колонны, скрип песка под лошадиными копытами да болезненные вскрики несчастных, когда на их плечи обрушивается хуннская плетка.

«Надежда на что? – Чжан Цянь уже успокоился, и его голова снова работает ясно. – Допустим, его бы выкупили. И с чем бы он вернулся к императору? С позором проваленной миссии. Вот бы радовался Ван Куй». Он вспоминает последнюю встречу с генералом.

2

Призрачно-белесые в наступающих сумерках каменные львы, сидящие на панцирях каменных черепов, равнодушно смотрели, как спускающегося по ступеням алтаря Земли и Зерна человека встречают внизу трое военных. Один впереди, другие, словно эскорт, по сторонам, на шаг сзади; их руки недвусмысленно лежат на рукоятках мечей. Они выступили внезапно из сумрака под деревьями, заботливо высаженными и выращенными вокруг алтаря, – и безмолвно, угрожающе остановились.

Чжан Цянь замирает.

– Просил удачи? – спрашивает стоящий впереди Ван Куй, выходя из тени.

– Для нас всех, – не задумываясь, отвечает Цянь.

– Ой ли? – генерал криво усмехается. – Какую удачу твой план сулит мне, хитроумный Чжан Цянь?

– Ту, какой ты сам сумеешь добиться, расчистив Поднебесной дорогу для торговли шелком, – не теряя присутствия духа, говорит Чжан Цянь.

– Язык у тебя хорошо подвешен. Но ты не знаешь, что оборонительные бои сулят полководцу мало славы, но при правильном подходе к делу приносят хорошую прибыль.

– Ты говоришь о скупке шелка, которым правительство расплачивается с солдатами, за бесценок. И потом о продаже крупных партий хуннским вельможам?

– Да, ты умен. Но твой ум не поможет продлить твою ничтожную жизнь, лан.

– Послушай меня, доблестный Ван Куй, – спокойно и уважительно произносит Чжан Цянь. – Ты верно служил еще отцу ныне царствующего владыки. На твоем теле больше шрамов, чем иероглифов в «Лунь юе». Разве ты не хотел бы победить без войны?