Великий Сибирский Ледяной поход

Некоторые историки Белого сибирского движения слишком сильно обвиняют чехов и отчасти поляков в том, что они не помогали Русской армии в разгар ее борьбы с большевиками, а, уходя через Сибирь во Владивосток, значительно поживились за счет русской государственной казны и ее золотого запаса. Справедливы ли эти обвинения в полной мере?! Что чехи отказались под конец воевать и воспользовались благами плохо оберегаемого русского достояния, это верно. Однако после того, как перед читателями прошла картина страшного развала в управлении русскими вооруженными силами в Сибири, где сами русские не щадили ничего того, что клонилось к успеху борьбы их с большевиками, то можно ли требовать от чехов и поляков, чтобы они были «больше русскими, чем сами русские»? Конечно нет. Чехи видели нелады на верхах русского военного командования, которое не только вело между собою отчаянную борьбу, но и вступало в борьбу с чешским военным командованием.

Автору настоящих воспоминаний, как одному из старших офицеров Генерального штаба омского периода, на своих плечах пришлось перенести столько невзгод и отчаянных внутренних трений, что трудно было справляться со своими прямыми задачами по службе. Где же было возможно успеть распространить свою положительную работу и на урегулирование взаимоотношений с иностранцами, в том числе с чехами, поляками, с сербами и с другими войсками интервентов, прежних союзников России? Регулировать отношения с чехами как братьями по крови, как с участниками первых антибольшевистских выступлений на Волжско-Уральском и Сибирском фронтах надо было во что бы то ни стало. Ведь не было столь серьезных причин для внутренней борьбы с чехами, чтобы, ввязываясь в нее, русские могли поставить на карту свое собственное существование. Не одно военное русское командование повинно в порче отношений с чехами, и среди чехов находились лица, которые обостряли углы в вопросах взаимоотношений и в вопросах вмешательства во внутреннюю русскую политику. Однако даже эти недочеты не должны были бы иметь полного перевеса над здравым рассудком и сознанием громаднейшей ответственности, лежащей на плечах всех без исключения общественно-политических деятелей того периода русской истории.

Среди чехов было немало лиц, которые искренно болели душой за разруху, царившую в рядах белого русского лагеря, и за нелады последних с чехами. Заметную роль в политической, скорее в секретной, форме отношений того времени играл чешский полковник Заячек. Он, как заведующий чешской контрразведкой, лучше других знал всю «подноготную» различных взаимоотношений и потому точнее, чем другие, мог судить о том, насколько они могли влиять на то или иное складывающееся внутреннее положение. Еще в период весенних первых неурядиц в 1919 году он неоднократно приходил в служебный кабинет автора настоящих воспоминаний и ему, как помощнику начальника Главного штаба, сетовал на целый ряд обстоятельств, которые мешают совместной русско-чешской дружной работе. Он стремился вполне добросовестно к установлению общей линии понимания и в лице своего собеседника искал прямого сочувствия. Естественно, что в этом направлении он встречал взаимную искренность. Однако, как тонкий и чуткий наблюдатель, полковник Заячек не мог не заметить того, что и автор настоящих воспоминаний в тот период разговоров уже не в силах был оказать своего влияния на благоприятный оборот взаимоотношений чехов с русскими, ибо он сам был в состоянии полного преследования со стороны своего прямого начальства – генералов Степанова[170]и Марковского[171].

Неумная контрразведка Марковского ему доносила, что «полковник Клерже вошел в контакт с чешской контрразведкой, очевидно, он что-то замышляет». Получая эти «донесения» на своего помощника, Марковский не обращался к нему за разъяснениями, а шел с «соответствующим» докладом к военному министру генералу Н.А. Степанову. На попытку автора настоящих воспоминаний завязать с генералом Марковским разговор на тему о необходимости улучшения взаимоотношений с чехами он смотрел как на желание первого «играть видную политическую роль» и, конечно, всячески этому противодействовал. Коль скоро в таких простых вопросах нельзя было не только договориться, но и установить даже самое примитивное взаимное понимание, то можно ли после этого удивляться, что вообще с чехами вышел, в конце концов, такой страшный по своим последствиям разлад. С этой точки зрения автору настоящих воспоминаний приходилось стать, как это ни кажется парадоксальным, на защиту чехов и, пользуясь настоящим случаем, определенно сказать, что в том, что чехи стали индифферентными к судьбам борющейся с большевиками Сибири, виноваты не они – чехи, а только одни русские.