Великий Сибирский Ледяной поход

В какой бы дом мы ни постучались, везде больные тифом. Остановились у добродушной бабы, она озабоченно суетилась, виновато, сконфуженно посматривала на нас. Потом выяснилось, что ее сын – дезертир Колчаковской армии, не хотел впустить нас, «буржуев», и все время ворчал на мать за ее доброту к нам. Несмотря на его косые взгляды и ворчание, мы выпили чаю и улеглись на полу спать. На том полу, где полчаса тому назад лежали тифозные солдаты.

«Иного выхода нет. Может быть, Бог спасет и от болезни, как спасает от большевиков», – утешили мы себя и преспокойно ложились. Дежурили мужчины по очереди всю ночь, кормили лошадей.

20 декабря. Морозное утро. 7 часов утра. Сквозь маленькие заледенелые окошки пробивается дневной свет, серый и сонный. Наших мужчин нет в комнате. Малиневская хлопочет около стола, зовет всех чай пить. Я вышла во двор, ища мужа. Не успела я пройти несколько шагов, как где-то недалеко раздалось «та-та-та-та» – пулеметные выстрелы. Все собрались во дворе и прислушивались. Пулемет трещит совсем близко, вдали виден дымок, поднимающийся высокой белой мглой в утреннее небо.

«Скорей уезжайте!» – кто-то крикнул в открытые ворота, проезжая мимо двора, где мы стояли. «Большевики заняли Тутальскую, сейчас бой на мосте с поляками, последние отступают. Большевики будут здесь через полчаса. Бой в полутора верстах от деревни!» – крикнул Федор – денщик князя.

Я вбежала запыхавшись в хату, повторяя слышанное. Все засуетились. Сын хозяйки принял гордый вид и, постояв несколько минут в раздумье, вышел из хаты. Баба причитала, но скрыть своей радости, смешанной со страхом, не могла.

Малиневская преспокойно пила чай и равнодушным голосом говорила: «Глупости! Не так плохо, как говорят, вас нарочно пугают, а вы и чаю как следует не выпьете». – «Но разве вы не слышите, что совсем близко стреляют?» – спрашиваем мы. «Стреляют! Стреляют! Пусть себе стреляют, если мы будем всегда так лететь, то человек скорее захворает от этой езды, чем от того, что большевики догонят», – ворчала Малиневская, и никакие уговоры не помогали.

Ляля кормила ребенка, а старушка пила чай. Лошади стояли запряженные. Стрельба не умолкает. Мы выходим и садимся в санки. Выезжаем за ворота. Наш выезд подействовал, выезжают и Малиневские в переполохе, оставляя мешок с детским бельем.

Поляки отступают. Из нашей деревни хорошо видно, где идет бой. Бой на горе, а мы должны проехать под горой, так как деревня, в которой мы ночевали, лежала в стороне от тракта, а дорога, соединяющая деревню с трактом, шла оврагом недалеко от места боя.

Спускаемся в овраг. Пулеметный концерт все ближе и ближе. Пролетело несколько пуль над головами, гоним лошадей, стараясь как можно скорей уйти от этой злополучной горы. Оказалось, что не мы одни попали под обстрел. В овраге ехали беженские обозы. Тут уже ехали, но не в один ряд, а в три-четыре ряда, наскакивали на деревья, валялись вещи, брошенные на дороге. Опрокидывались санки, падали люди, вещи. Люди кричали, стонали, некоторые падали, попадали под лошадь, и там ждала их смерть.

Сзади ехала колчаковская конница. Отступая, она все топтала на своем пути, желая всех опередить. Поляки, видя, что поддержки со стороны колчаковцев не будет, отступали, а большевики, увидев с горы удиравшую конницу, в овраге, и беженцев, начали стрелять, и пули их летели над нашими головами.

Все больше и больше брошенных вещей на дороге, это затрудняет нам дальнейшее продвижение. Санки все время накреняются, то в одну, то в другую сторону, рискуем вылететь из саней.

Какой-то солдат наскочил на наши санки. Думала, что упадет вместе с лошадью к нам в санки. Но на счастье, удержался, свернул в сторону, поехал между деревьями, поодаль дороги. Кто-то отчаянно закричал, это солдат наскочил на дерево, лошадь споткнулась на брошенное кем-то седло, и солдат упал. Лошадь одна бежала дальше. Наша лошадь привыкла идти за санками, а тут на повороте дороги наш обоз пересекла конница и наша лошадь, не находя санок, за которыми шла все время, остановилась. Не помогли крики и кнут. Стоять было опасно, так как на нас могли наехать, пришлось выскочить из саней и отвести лошадь в сторону.

Муж схватил лошадь под узду, а я и князь бежали рядом. Как нас тогда никто не задавил, не знаю. Наше счастье, что конница проехала и редели беженские обозы. Мы бежали, таща за собой лошадь, прося проезжающих привязать ее к санкам. Но все были глухи к нашим просьбам. Все ехали с испуганными лицами, занятые своими мыслями.

Перед нами менялись санки, люди, а мы, не имея сил бежать, стояли в стороне и с ужасом прислушивались к тревожным свисткам польского штурмового батальона.

Последние обозы беженцев проезжают мимо нас, а мы молча стоим. Каждый из нас понимает ужас нашего положения. Мы уже не просим, чтобы нас взяли, чтобы позволили привязать нашу лошадь к санкам. Безнадежно!