Великий Сибирский Ледяной поход

Позднее мы слышали, как погибли здесь беженцы, настигнутые большевиками. Некоторых беженцев-офицеров убили, распяли на санках, и, оставив эти голые изуродованные трупы, большевики шли дальше, неся за собой смерть и издевательство.

Те, которые каким-нибудь чудом остались живы, замерзли в лесу, и вся эта прекрасная дорога через сибирскую тайгу усеяна была трупами. Все ящики, корзины, весь скарб, что везли с собой эти люди, был вытащен на снег, разбросан, что было ценное, то было унесено с собой, а остальное лежало рядом со страшными трупами в ужасных позах, с запекшейся кровью, с вывернутыми руками.

Мы всю ночь простояли в этом лесу. Всю ночь мерзли, прыгали, боролись и усталые садились в санки, чтобы снова, едва передвигая ноги, вылезти и скакать, глупо размахивая руками.

21 декабря. Ночь тянулась долго. Надоел этот лес, пугавший своей темнотой. Под утро добрели до какой-то сторожки или разъезда. Не помню, как я очутилась в комнате, где было много милиционеров. Здесь мы устроились только благодаря князю, который сказал свою фамилию дежурному милиционеру. Дали нам место на полу. Комната была грязная, небольшая, заплеванная. На асфальтовом полу лежали солдаты.

Какой-то услужливый солдат подал мужу пень. Этот пень послужил мужу стулом, а я села на пол, положила голову на колени и моментально заснула, не чувствуя удушливого запаха махорки и пота, не слыша ругани и грубого смеха. Проснулась. В комнате светло. Мужа нет. Моя голова лежит на полушубке, заботливо подложенном мужем. Села, протерла глаза и вспомнила, где я. Выйдя на улицу, увидела около наших санок костер, а из саней князь и мой муж тащили еле живого Чесика Хмеля, который, лежа в санках, начал замерзать. Он бессмысленно тряс головой, что-то бессвязно бормотал и стучал зубами. Его принесли в ту комнату, где мы отдыхали. (Малиневские проспали сидя в соседней комнате.)

Времени на горячий завтрак нет. Едем. Наконец и станция Тайга перед нами. Уже вечерело, когда мы приближались к этим домикам, из труб которых выходил дым, густой, серый, прямым столбом поднимаясь вверх. После долгих усилий удалось найти маленькую комнатку у какого-то татарина во втором этаже, куда мы попали только поздно вечером, так как целый день прошел в поисках пристанища. Сначала заехали к какому-то железнодорожнику и там встретили беженцев, ехавших из Екатеринбурга. Несчастные скитались уже пять месяцев. Что значили наши переживания в сравнении с их переживаниями?

Итак, мы уже в теплой комнате, первый раз, кажется, за всю дорогу мы были в чистом помещении. Соседнюю комнату занимала семья татарина, болевшая тифом.

Мужчины наши узнали, что охраняют станцию Тайга поляки, кроме того, стоит здесь несколько колчаковских эшелонов.

Ехать дальше на лошадях нельзя, так как вдоль железнодорожного пути хозяйничает банда известного большевика Щетинкина, ехать все время обходом нет сил, кругом тайга, надо хорошо знать дорогу, и где гарантия, что удастся уйти от какой-нибудь бродячей партизанской банды, скрывавшейся в лесах. Все говорило за то, что надо искать другой способ передвижения или оставаться в Тайге. Последнее было невозможно, так как никто не принимал беженцев, боясь большевиков. Оставалось искать кого-нибудь из знакомых в польских эшелонах и просить позволения ехать в их поезде. Малиневский с мужем сразу после чаю вышли. Вернулись довольные, говоря, что наверное удастся устроиться в польском эшелоне, и даже в таком, который не принимает участия в боях. Этот эшелон назывался «железнодорожная рота», на обязанности которой лежала починка всех польских паровозов.

Спокойно заснули мы в эту ночь.

22 декабря. Утром окончательно узнали, что приняты в польский поезд. Не могли дождаться, когда будем грузиться. Князь ехал с нами. Он был записан как мой отец, я называла его «папаша», или по-французски «papa». Никто не понял бы той радости, какую мы переживали. Мали-невский встретил в железнодорожной роте своего знакомого поручика К., ему мы и обязаны за все то хорошее, что он для нас сделал, отвоевывая нам место в поезде, прося об этом начальника эшелона. Мы на станции.

Не чувствуется здесь беспокойства, не видно испуганных, озабоченных лиц беженцев, замерзших и голодных, нет той сутолоки, какая царит в городе. Наши подводы стояли вдоль эшелона, по очереди подвигаясь к вагону, в который мы грузились. Я с благодарностью смотрела на польского часового и так была погружена в свои радостные мысли, что не заметила, как из наших саней кто-то стянул доху мужа, а другой украл шкуру вола, которую мы стелили в санях, лошадей мы оставили на произвол судьбы около вагонов, и через пять – десять минут их уже не было. Взяли их железнодорожники и беженцы.

В польском эшелоне