Великий Сибирский Ледяной поход

Перед Рождеством в моей роте произошел большой скандал. Дело в том, что полковник Рубец всех студентов и сельских учителей (а их было немало в рядах школы) направлял всегда на пополнение моей роты, объясняя мне это тем, что я, мол, имею более спокойный характер и умею обращаться с интеллигентами. Поздней осенью, когда в Приморье прибыло 1-е Артиллерийское училище, десять юнкеров этого училища были почему-то переведены… к нам в школу. Полковник Рубец всех их передал в мою роту. С первого дня появления в роте артиллеристов они стали оказывать пренебрежительное отношение к «шагистике» и к стрелковому делу. Мои доводы относиться ко всем изучаемым предметам одинаково серьезно их мало трогали. И вот, перед самым Рождеством, отпросившись в отпуск, все они из него не вернулись больше, а, уехав в Раздольное, явились вновь в Артиллерийское училище, где бывшее их начальство приняло их.

Полковник Рубец поступком артиллеристов был крайне возмущен и настаивал на предании всех их суду, но начальник Артиллерийского училища, полковник Герце-Виноградский, иначе посмотрел на это дело и решил весь этот эпизод предать забвению. В связи с этой историей вспоминается мне, что еще летом 1919 года в наш батальон было зачислено несколько гардемарин. Все эти гардемарины окончили нашу школу и были произведены в портупей-юнкера, а затем и в подпоручики. Невольно напрашивается вопрос: какая цель была в этом прикомандировании к нашей школе сначала группы гардемарин, а потом этих злосчастных десяти артиллеристов?

Юнкера, после состоявшегося производства в портупей-юнкера, согласно Положению об учебных инструкторских школах, должны были быть отчислены от школы и распределены по воинским частям. Однако ввиду тревожности политического положения портупей-юнкера от школы отчислены не были, так как школа считалась вполне надежной боевой частью, а с отчислением от нее портупей-юнкеров ее боеспособность значительно пала бы, ибо тогда почти целиком разошелся бы весь 1-й батальон школы.

Неопределенность положения портупей-юнкеров скверно действовала на их настроение. А тут еще вышел приказ в праздничные дни не увольнять портупей-юнкеров в более как половинном составе, так как каждую минуту можно было ожидать вызова в город по тревоге.

С января месяца 1920 года, а может быть даже и еще несколько ранее, полковник Рубец заметил, что начальник школы, полковник Плешков, бросил совершенно интересоваться школьными делами, погрузившись всецело в свою семейную жизнь и проводя большую часть времени в городе, в компании сербских офицеров. Вместе с тем в школе, благодаря его супруге, наступило время вечеринок: офицеры и юнкера занимались всевозможнейшими театральными и тому подобными делами.

Что за порядок установился бы в школе, об этом может свидетельствовать хотя бы следующий факт. Зайдя однажды, около 9 часов утра, в 1-ю роту, полковник Рубец застал подпоручика Богговута (недавно произведенного в офицеры) спящим. На взбешенный вопрос о причине его спанья подпоручик ответил, что репетиция спектакля, производившаяся накануне, затянулась до позднего времени, а потому начальник школы и его супруга разрешили встать позже. Кроме подпоручика Богговута в этой же роте, полковник Рубец улицезрел еще нескольких офицеров с заспанными и утомленными физиономиями, которые также сослались на ту же репетицию с участием г-жи Плешковой и ее матери. (Мать г-жи Плешковой, г-жа Тетюкова, происходила из семьи богатых амурских купцов, которые первыми внесли щедрый дар атаману Семенову на ведение борьбы с большевиками. В январе 1918 года в Харбине говорили, что Семенов от Тетюковых получил около миллиона рублей.)

В это самое время события в Сибири развивались колоссальным темпом. О всех подробностях происходящего на Дальнем Востоке не было известно, так как сведения поступали далеко не регулярно, но те вести, что приходили, свидетельствовали, говоря мягко, о страшных затруднениях, ставших на пути Белой Власти. Оценивая обстановку, В.Г. Болдырев, проживавший в то время в Японии, пишет: «Игра безнадежна, пожалуй, и широкий творческий размах едва ли в состоянии исправить положение. Осталось только одно: герои будут умирать, обеспечивая бегство трусам и дельцам». 19 января Болдырев самовольно вернулся во Владивосток из-за границы. И был принят Розановым.