Великий Сибирский Ледяной поход

Нащупав рукой бомбу в кармане, я бросился к двери. Она была уже на замке, и слышно было, что в прихожую входят люди, стуча прикладами об пол. Несколько офицеров бросились по коридору, идущему в кухню. Там дверь была также заперта на замок. Когда я подбежал к этой двери, кто-то сказал мне, что с той стороны стоит портупей-юнкер Трухин (фамилию точно не помню). Я не поверил, так как знал, что Трухин определенно правых убеждений. Я окликнул его. Он отозвался и сказал мне, чтобы я предупредил всех офицеров, что все двери и окна собрания взяты под обстрел пулеметов и если мы сделаем попытку выбраться из собрания, то попадем под пулеметный обстрел юнкеров 1-й роты, которые и затеяли все это.

Я пошел в малый зал. Передо мною мелькнул полковник Рубец. Увидев меня, он воскликнул: «Карлуша, прощайте!» и, вытащив из кармана револьвер, хотел его взвести. Не успел он это сделать, как на него набросились капитан Щедринский, я и еще несколько близстоявших офицеров. Мы отобрали у него револьвер. Щедринский и я стали убеждать Бориса Ивановича, что положение еще не столь критическое, чтобы начать стреляться. Полковник Рубец был крайне расстроен и убеждал нас дать ему возможность покончить с собой, так как он не желает принять смерть от мерзавцев-большевиков, не хочет принять от них страданий в пытках, не может и служить у них. «Лучше самому застрелиться, чем терпеть издевательства и мучения от хамов»…

Эта тяжелая сцена была прервана возгласом: «Господа, идут с обыском». У меня мелькнула мысль: «Куда же я дену ручную гранату?» В большом зале на буфете лежала чья-то папаха. Незаметно от других я сунул бомбу в папаху. Во время обыска моя бомба была найдена. Обыск производился несколькими юнкерами и солдатами 2-го и 3-го батальонов.

Портупей-юнкера, бывшие во время общего собрания, были отпущены по ротам. В числе их был также и портупей-юнкер Кардаков, который у меня в роте числился ротным писарем. Я обратился к одному из проводивших обыск с просьбой вызвать ко мне портупей-юнкера Кардакова для передачи ему находящегося при мне жалованья для чинов моей роты в размере 333 тысяч сибирских рублей.

Между тем в собрание стали прибывать арестованные офицеры 2-го и 3-го батальонов. Большинство из них было арестовано на своих квартирах. От них мы узнали, что капитан Капусткин (командир 5-й роты) долго не сдавался и, когда стали выламывать двери его квартиры, он произвел два выстрела: первый в свою жену, а второй себе в висок. Стреляя в жену, он промахнулся, сам же скончался в тот же вечер.

В группе офицеров, окружавших полковника Боровикова, последний рассказывал, как он, услыхав о волнениях в его батальоне, решил обойти роты. В одной из рот на него напало несколько стрелков. При своем высоком росте полковник Боровиков отличался и крепким телосложением. Произошла свалка. Сопровождавший его дежурный офицер (кажется, подпоручик Куминг) выстрелил из револьвера в группу барахтавшихся. Тогда толпа солдат бросилась на подпоручика Куминга, и последний, отстреливаясь, бежал в горы, а затем (как то выяснилось впоследствии) спустился на лед бухты Новик и, пройдя до радиостанции, нашел приют у капитана Плюцинского, у которого и скрывался от преследований «товарищей» несколько дней. Дело в том, что радиостанция находилась под охраной японцев и чины школы после переворота не рисковали появиться в районе ее.

Кардаков явился вскоре, и я ему сказал, что на квартире у меня между двух тюфяков находится толстая пачка из двухсотрублевых билетов, а на столе лежит раздаточная ведомость. Через полчаса Карда-ков принес мне деньги полностью, хотя, по его словам, моя квартира, а также квартиры многих других офицеров подверглись ограблению. В тот момент, когда Кардаков подходил к моей квартире, из нее вышел наш школьный закройщик и в руках у него была моя сабля. Моих ружей уже не оказалось над моей кроватью. В последующие дни Кар-даков заходил ко мне за деньгами, и, при даче отчета, он рассказывал, что творится в ротах и городе.