Великое чудо любви

– Что ты, что ты! Уж эта мне девиантная террористка! – буркнул он и ушел изрядно сердитый: на меня, на крамольных базальянцев, на докторишку. И он прав, ведь желание докторишки менять правила ужасно всех бесило. Одна Златовласка грустит, что его больше нет, и ходит теперь, стянув волосы в пучок, а шампунем «Джонсонс беби» не пахнет.

Новенькая, чья койка рядом с моей, глубоко вздохнув, укутывается еще сильнее, пока не становится похожа на личинку шелкопряда, ждущую в своем коконе превращения в бабочку.

Нунциате уже лучше. Альдина обвинила ее в симуляции с целью прервать матч и тем самым выиграть время. Нунциата со злости изорвала ее тетрадку со стихами, но Альдина лишь покачала головой, рассмеялась, подняла указательный палец и продекламировала:

Ты можешь сорвать лепестки, но не их аромат,
Ты можешь выдрать страницу, но не стихи.

Потом собрала клочки бумаги и посыпала ими голову, как конфетти.

Маппина стащила у Выдры, медсестры-вонючки, дешевый браслет, а когда Жилетт ее застукала, протянула вперед руки и выкрикнула: «Я объявляю себя политзаключенной», – как ее научила Альдина, после чего они вместе запели «Интернационал». Жилетт попыталась ее поймать, но Маппина бегала от нее по всему отделению, вопя во все горло: «Заводы, фабрики, палаты – все нашим создано трудом». И тут из коридора послышался голос:

– Вашим трудом? Да вы в жизни и пальцем не пошевелили!

– Докторишка вернулся! – закричала Маппина и, стянув браслет с запястья, с улыбкой вручила ему, после чего повисла у докторишки на шее. Должно быть, сам Бог недугов, тот, кто дарит людям боль, помог ему вернуться. А может, Гадди простил его за организацию Чемпионата мира среди чокнутых.

При виде этого человека у меня колет сердце.

– Тебе что же, вернули лицензию? – интересуюсь я, желая обратить на себя внимание.

– А ты еще здесь? Неужто не выгнали?

Халата на нем нет, и на первый взгляд – все тот же шут гороховый, словно никуда и не уходил. Но он изменился: лицо осунулось, а над уголками рта проявились вертикальные морщинки, которых я раньше не видела, будто он три недели кряду ел навозную похлебку.

– Пока здесь моя Мутти, я тоже здесь.

– Выбрось уже эту фантазию из головы, малышка.

– Я точно знаю, что она не умерла.

– Гадди говорит иначе. И ты, называющая его «вождем Полумира», ему не веришь?

– Гадди – не Господь Бог.

– Похоже, ты в мое отсутствие успела стать базальянкой, – улыбается он. – И потом, даже если бы все было именно так, как ты говоришь, тебе все равно не следовало бы здесь находиться. Мы не можем лечить детей вместо родителей.

Я закрываю уши ладонями, как это делала Мутти, когда мы играли в «Немое кино», и напеваю, сперва тихо, потом все громче и громче: мама – псих и дочка – псих, психи – вся семья у них, мама – псих и дочка – псих, психи – вся семья у них. И повторяю, повторяю, повторяю это во весь голос, пока в дверях не появляется Лампочка.

14

Снег я раньше видела только в документалках по третьему каналу, но однажды он пошел и здесь, в Полумире. Снизу донеслись какие-то звуки, непохожие на привычные вопли и стоны чокнутых, очнувшихся от неестественного сна, вызванного Серым леденцом. Нет, это были легкие, счастливые возгласы, звоном множества колокольчиков перелетавшие из палаты в палату, от одного окна спальни к другому.

Я тоже выглядываю на улицу и вижу, как он падает, невзирая ни на какие решетки, и оседает повсюду невысокими сугробами. Снежинки на вид куда легче и неспешнее, чем в рождественских фильмах, и мне сразу хочется залечь в спячку и проспать так всю зиму.

Кошки Полумира, прижавшись мордочками к стеклам, глядят на белые хлопья, что сыплются с неба и мягко опускаются на землю. Снег сглаживает углы, унимает гнев, утишает сердца. Как в Альдининых стихах, только взаправду. Хотя, возможно, между стихами и правдой большой разницы нет.

Я тычу Новенькую пальцем:

– Вставай, снег!

Она не отвечает, только неторопливо, словно в замедленной съемке, прикрывает один глаз, как будто сейчас даже тик стоит ей невероятных усилий. Что я воспринимаю как «нет».

Наверное, ты уже видела снег, не унимаюсь я. Должно быть, тебя возили туда, где его много, может, ты даже надевала лыжи и спускалась по склону горы, оставляя позади длинные белые полосы-следы, какие я видела в фильме. А вот для меня это нечто новое, хотя, как я уже говорила, в Полумир рано или поздно приходит все, и есть ли смысл суетиться, если жизнь так или иначе сама до тебя доберется? Тем более что для снега нет разницы, внутри или снаружи: он падает куда пожелает.

Новенькая поворачивается на бок, возможно, хочет выглянуть наружу, но нет, глаза-то закрыты. Трубка выскакивает из носа, и мне приходится вставлять ее обратно, что я делаю не менее пятнадцати запятая шести раз в день. Им бы не выгонять – приплачивать стоило бы, чтобы я осталась, у меня ведь среди медсестер самый большой опыт. Остальные уходят, стараются поскорее сбежать, подыскать местечко получше этого. Или мужа, с которым соединяются священными узами сумасшедшего дома.