Великое чудо любви

Новенькая все молчит. Вот уже много дней от нее или, скорее, от того, что от нее осталось, не слышно ни звука. Снаружи доносятся шум, крики. Подойдя к дрожащему от холода стеклу, я замечаю внизу, во дворе, Мистера Пропера, Сандротто и других мужчин, которых раньше не видела: головы задраны к небу, ноги оставляют в снегу ямы, глубокие или не очень, в зависимости от веса. Да еще Наня-собаня роет белое лапами, все еще надеясь учуять запах своих пропавших щенков. Она ведь из тех, кто не сдается. Есть и кошки из других отделений: стоят, кутаются в шарфы и одеяла.

Заслышав шаги в коридоре, я оборачиваюсь и утыкаюсь прямо в Жилетт, входящую к нам в сопровождении Златовласки.

– Пока начальства нет, ему вечно приходят в голову всякие чудные мысли, но услышишь, что будет, когда директор вернется! Вышвырнет его, откуда пришел, и на сей раз надолго.

Но докторша ей не отвечает, а объявляет на все наше отделение:

– Накиньте на себя что-нибудь и спускайтесь во двор. Доктор Меравилья хочет показать вам снег: давно его столько не выпадало.

– Вот заболеют они, – ворчит Жилетт, – а нам потом расхлебывай. Ему-то и горя мало: смеется, шутит, танцует, орет. Чужие проблемы его не касаются. Тюрьма по нему плачет!

– Хватит, – обрывает ее Златовласка. – Я и сама не припомню такого снегопада. Доктор Меравилья прав: это исключительное событие, а жизнь состоит не только из правил, но и из исключений.

– Ну да, и когда это он ошибался, – вполголоса бормочет Жилетт, но ее собеседница делает вид, что не слышит.

Мы гуськом спускаемся следом за ними. Чем дальше от палаты, тем холоднее становится воздух. Я чувствую, как он кусает меня за руки, за ноги, за кончик носа. Докторишка ждет снаружи, вместе с остальными. Я никогда еще не видела столько чокнутых одновременно, здесь все отделения сразу: мужчины, женщины, Тихие, Полубуйные, Буйные бродят по двору, задрав головы к серому небу. Кто-то, желая попробовать хлопья на вкус, разевает рот, кто-то, улегшись на мягкий белый матрас, машет руками и ногами, делая снежных ангелов. Беззубый старик молча плачет. Ни у кого не достает духу нарушить тишину, никто не стонет, не кричит, не смеется, не болтает. Альдина с поднятым пальцем замерла в углу, но с губ не слетает ни слова: должно быть, где-то внутри нее незримой рекой льются стихи. Маппина, опустившись на четвереньки, пытается набить в карманы как можно больше снега, но снега у неба много, всего не украсть. Вечная-Подвенечная, слепив тиару, надевает ее на голову. Это самый чистый белый цвет, каким она когда-либо украшала свое воображаемое бракосочетание. Мистер Пропер катает снежки и бросает их в Сандротто: тот пробует уклоняться, падая в сугроб, потом решает бросать снежки обратно, но они рассыпаются у него в руках, и ему приходится все начинать сначала. Выйдет что-то, выйдет что-то, бормочет он под градом белых снарядов.

Нунциата скатывает большой ком, отходит на пару шагов, прицеливается и что есть силы бьет по нему ногой: похоже, думает перебить так и не исполненный пенальти. Но от ее удара ком разваливается, опять обращаясь в прах.

Докторишка переходит от одной группы чокнутых к другой, за ним, ни на миг не теряя его из виду, следует Златовласка. Сегодня он тоже молчалив, но улыбается.

Будь здесь Гадди, мы сидели бы под крышей, смотрели «Счастливые дни», глотали Красные или Синие леденцы, писались под себя, спорили с пятнами на потолке, глядели на несуществующие листья, пытались угнаться за временем… Но Гадди нет: я слышала от Жилетт, что его машина застряла где-то в снегу. А раз вождя нет, Полумир принадлежит мне одной, так что сегодня поистине Счастливый День! Заметив одно местечко во дворе, где снег похож на сметану, как в той рекламе: «Сюзанна-сметана! Питупитум-па!», – я подхожу ближе, зачерпываю немного пальцем поглубже и кладу в рот. Нет, на сметану не похоже, на вкус – вода водой, пресная и холодная. Я зачерпываю еще немного, даю растаять на языке, чувствуя, как ледяные крупинки скатываются прямо мне в горло. И вдруг в толпе бездомных кошек замечаю ее.

15

Она идет, едва заметно качая головой, словно упрекая снежные хлопья в нерасторопности. Сердце колотится, как заведенное: я ведь знала, что права, что она по-прежнему здесь, что ждет и никогда меня не оставит. Деревце, которое мы посадили, укрыто снегом, но оно живо. То, что мы любим, не исчезает, оно растет и ждет.