Великое чудо любви

Не сводя с нее глаз, я иду следом, хочу бежать, но на каждом шагу проваливаюсь в снег и в итоге ползу, словно в замедленной съемке, словно во сне, словно ноги налиты свинцом. Но я иду, иду, и чем ближе подхожу, тем яснее узнаю ее, ее глаза, нос, рот, уши, подбородок. Все, все осталось таким же, каким было, каким отложилось у меня в памяти, только выцвело немного, будто ее вымыли с хлоркой и черты лица чуть расплылись. Моя Мутти снова предстает передо мной спустя шесть лет, хотя сейчас это бесконечное ожидание кажется всего лишь несколькими мгновениями. Сейчас мы обнимемся, и она сделает мне фыр-фыр в шею, хотя я выросла, и у меня каждый месяц идет кровь, так что я теперь сама себе часы, ведь сквозь меня идет время. Мы пойдем смотреть «Лодку любви», станем напевать темы из мультиков и рекламных роликов, играть в «Немое кино» и рифмовать цифры, отправимся в долгое-долгое путешествие на спине Мессера Дромадера и вернемся в оранжевую Германию, поднявшись по реке, ведь реки не остановишь.

Правило номер один: для нас с тобой мир един.

Правило номер два: любовь всегда жива.

Правило номер три: в глаза мои посмотри.

Я заглядываю ей в глаза, но ответа в них нет. Протягиваю руку – она вздрагивает, отступает, не хочет, чтобы ее трогали.

Правило номер пять: мне столько надо сказать!

Открываю рот, но слова не желают выходить. Тогда я улыбаюсь и, шевеля губами, как в нашей игре в «Немое кино», зову ее: моя Мутти.

Правило номер семь: мой мир разрушен совсем.

Она растерянно глядит на меня, отступает на шаг, потом еще и, запутавшись в длинном пальто, беззвучно падает ничком.

Правило номер ноль: все бело, все черно ль.

Это я, Мутти, я, Эльба, твоя северная река. Я так долго тебя ждала, но теперь нам пора идти, дай мне руку, говорю я ей, но она не двигается и выглядит смущенной.

– Кто здесь? Кто вы? – во взгляде непонимание.

– Это я, Эльба, твоя дочь!

Она изумленно улыбается:

– Вы ошибаетесь, синьора, у меня только одна дочь, и она здесь, со мной, как всегда, – и указывает на старуху, кружащую рядом.

Старуха кивает, но это не считается, она ведь и раньше кивала, и наверняка кивает целыми днями, а может, и ночью, потому что те, кто совсем выжил из ума, все такие, потому что с ними и не поговоришь даже, потому что они перешли черту и возвращаться не хотят, безумие – их единственная сила, и ничего другого не остается, кроме как привязывать их к койкам, бить наволочками или током, пичкать Красными или Синими леденцами, а то теми и другими сразу, но это только Гадди может назначить, потому что Гадди – Господь Бог, что правит миром, даже если для всех остальных, тех, кто живет за воротами, это лишь Полумир. А докторишка ничегошеньки не знает ни обо мне, ни о моей Мутти, ни о Новенькой, ни о беззубой старухе, что вечно кивает и считает себя ее дочерью. Так что же мне остается? Я давлю на газ, как тот псих на шоссе, и на полной скорости лечу по встречке. Раз уж я собираюсь оставаться здесь, то только чокнутой, ведь если Мутти больше меня не узнает, жить мне незачем.

Я развязываю шнурки, не спеша снимаю ботинки, сперва один, затем другой, следом носки, уже мокрые от воды, просочившейся сквозь стертые подметки. Медленно погружаю ноги в снег, чтобы тело успело застыть, пока холод не доберется до мозга. Женщина, бывшая когда-то моей матерью, глядит непонимающе.

– Королева Королевишна, – шепчу я. – Королева Королевишна, сколько шагов мне назначишь, чтобы до замка добраться, не смеясь и не плача?

Сбросив пальто на снег, я высвобождаю из петель пуговицы, снимаю кардиган и блузку. Холод, охвативший меня, ранит не так сильно, как глаза Мутти: безразличные, отстраненные.

– Королева Королевишна, – начинаю я снова, чуть громче, – сколько шагов мне назначишь, чтобы до замка добраться, не смеясь и не плача?

Старуха, которую она зовет дочерью, мелко кивает.

– Сотню? – кричу я. – Сто муравьиных? Двести слоновьих? Тысячу газельих?

Вокруг меня уже толпа. Жилетт рвется вперед, расталкивая Буйных, надеется меня поймать, но я ускользаю.

– Один, два, три запятая пять, четыре… – я бегу и считаю шаги, бегу и считаю, чтобы успеть добраться до своей Королевы Королевишны, успеть войти в ее замок. – Пять, шесть запятая три, семь, восемь… – У ворот я останавливаюсь и, прижавшись к ним, стягиваю трусы и майку. Я обнажена, весь стыд наружу, но мне не стыдно, я уже ничего не чувствую, только снег, что продолжает бездумно падать, как будто у меня по-прежнему есть мать, как будто на мне осталось еще хоть что-то, кроме кожи. – Девять, десять, двадцать, пятьдесят, сто…