Великое чудо любви

Все это время ты слал мне письма, целую кучу писем, а я тебе – только открытки, я ведь никогда не любила писать, помнишь? Но теперь наконец тоже сподобилась на письмо: решила, что тебе надоела моя дежурная пара фраз, вот ты и перестал отвечать. Я три года не получала от тебя вестей – и не вздумай оправдываться, что ты умер: сорную траву так просто не выкосишь. Но дело не только в этом: чтобы подобрать нужные слова, нужно пространство и время, а многое и вовсе воспринимаешь только на расстоянии. Кроме того, мне столько нужно тебе рассказать, что двух строчек под штемпелем просто не хватит. Если жизнь меняется, она не терпит умолчаний.

Однажды утром, почти тридцать лет назад, я села в поезд и поехала на защиту. Но только все это было враньем. В своей дипломной работе я ни словом не упомянула о том, что творилось в Бинтоне. Я не записала ничьих историй, только свою собственную. Скромную историю, ни строчки из которой никто и прочесть бы не захотел. Даже сейчас, а ведь мне уже пятьдесят, и моя жизнь, несмотря ни на что, похоже, идет скорее на спад, нежели на подъем.

Вера опускает листок и на миг замирает, вглядываясь в горизонтальную линию за окном, туда, где уже восседает на своем облачном троне солнце. Она будто тоже подводит итог своих жизненных взлетов и падений. Потом, чуть склонив голову набок, снова опускает глаза и продолжает читать.

Я обещала вернуться, но не вернулась. Тебя послушать, очередной бумажный цветок, вот только корней своих я лишилась в тот день, когда потеряла Мутти.

Жизнь моя течет по-прежнему. Работаю, как ты знаешь, с детишками в интернате, теперь они – моя семья. Пару лет назад завела собаку, точнее, собаню. Забрала ее из приемника, как ты меня – из Полумира, назвала Наня-внучаня. Рыженькая, чем-то на тебя похожа: целыми днями ест, спит и думает только о себе. Зато она из тех, кому можно довериться, кто никогда не врет и не выдумывает, чего не было. Нет, ты не подумай, я не из-за этого ушла и не из-за этой твоей страсти контролировать чужую жизнь. И даже не из-за прекрасных глаз одного белокурого священника, разверзших во мне бездну слабости. Со мной просто случилось то же, что и с Вечной-Подвенечной: не всякую разбитую любовь еще можно склеить.

Как-то раз, когда мы гуляли по парку, Наня вдруг залаяла, потянула, и поводок выскользнул у меня из рук. Она умчалась прочь – должно быть, заметила кого-то в кустах и бросилась вдогонку. Я испугалась, что она выскочит за ограду и угодит под машину, думала поискать, но не знала, с чего начать, поэтому просто села на скамейку и стала дожидаться закрытия, после чего пошла домой и всю ночь не могла сомкнуть глаз.