Великое чудо любви

Я хватаю конверт, в целом не слишком объемный, учитывая всю украденную за три года почту, вскрываю клапан: пара банковских извещений, реклама, брошюрки свидетелей Иеговы, листовки доставщиков пиццы… и несколько открыток с панорамным видом на широкую серую реку. Дрожь, начавшаяся с кончиков пальцев, поднимается до локтей. Прижав открытки к груди, я переворачиваю их, одну за другой, и сразу узнаю почерк: мелкий, с легким наклоном вправо.

Поздравления с давно прошедшими праздниками. Почтовый штемпель Берлина, знакомый адрес интерната: значит, она еще там.

«Пускай весточек от тебя я больше не получаю, – гласит самая свежая, – но в день твоего рождения не устаю думать о тебе, друг безумцев и кошек. Для меня ты по-прежнему жив, как и все то, что меня радует».

Я вспоминаю давешний визит человека в серой форме, его возню с домофоном, телефонный звонок из бог весть какой конторы, на который я, как обычно, ответил, что умер, – и не знаю, плакать мне или смеяться. Какое все-таки это великое недоразумение – жизнь! Я зажмуриваюсь, мотаю головой: надо же, воображал себя экспертом, а понимал, похоже, куда меньше прочих. Вежливость почтальона с моржовыми усами оказалась просто безумием. С Эльбой мы все это время считали друг дружку умершими или окончательно разочаровавшимися, и еще неизвестно, какой из этих вариантов болезненнее. Что касается Веры, я был абсолютно убежден, что дочь меня ненавидит – и тем не менее вот она, снова здесь, в этом доме.

– Эльба тебе еще пишет? – спрашивает она. – Верно говорят, отношения на расстоянии – самые долговечные!

Ее голос меняется, снова став резким. Она нагибается взять с дивана пальто, поспешно набрасывает на плечи, словно внезапно вспомнив, что торопится.

Я бросаю конверт на журнальный столик и только тогда понимаю, что в нем есть кое-что еще: из-под клапана выглядывает письмо, судя по штемпелю, пятнадцатидневной давности. Пока кот устраивается у меня на коленях, я вскрываю этот новый конверт и достаю листок, исписанный вытянутыми буквами с наклоном вправо.

– Вера, – прошу я, – ты не могла бы мне это прочесть? Пожалуйста! Не помню, куда засунул очки, этот дом все от меня прячет…

Моя дочь застегивает пальто, прикусывает губу и шумно выдыхает, что я воспринимаю как «нет».

– Ладно, если честно, дело не только в этом. Мне нужна твоя помощь, поскольку я с каждым днем все сильнее ощущаю себя хрустальным бокалом на дорожке в боулинге. В моем возрасте эмоции берут свое. Я все время плачу, и повод, хороший ли, плохой, уже практически не важен: крохотные помидорчики у меня на балконе, сцена из сто раз пересмотренного старого фильма, объятия Дуранте, даже если он рядится священником, музыка, которая должна о чем-то напоминать, только я уже не помню, о чем именно…

Вера заглядывает мне в глаза, пытаясь понять, всерьез я или прикидываюсь, но в итоге все-таки решается и забирает листок, на какую-то секунду коснувшись моих пальцев. Потом достает из сумки очки для чтения в темной оправе, и в этом жесте вдруг кажется совсем взрослой, равной мне. Той, у кого время несправедливо отняло нечто очень важное. Она откашливается, и ее голос в невыразимо нежном напеве сливается с голосом Эльбы.

58

Привет, Меравилья!

Ты мне сегодня снился: навязчивый сон, повторяющийся снова и снова, как морской прилив, цветение мимозы, цистит или герпес на верхней губе. Ага.

Во сне мы вместе шли под снегом, и ты обнимал меня за плечи.

С неба срывались тоненькие ледяные иглы, но под твоим пальто мне не было холодно, и я не боялась, потому что была с тобой.