Великое кочевье

Покашливая, опираясь на палку и с трудом передвигая ноги, к аилу приближался старый Токуш. Сарый, встретив его, лизнул в подбородок.

Старик прошел за очаг, приподнял покрывало, посмотрел на лицо Карамчи и заплакал.

- Смерть ошиблась, - прошептал он, садясь к костру. - Очередь умирать была моя.

- Эту смерть на меня направляли, - чуть слышно промолвил Борлай.

- Она вернется. Видишь, у покойницы глаза открытые. Тебе надо откочевать отсюда.

Сын промолчал. Ему хотелось, чтобы отец ушел. Хотелось всю ночь одному сидеть возле Карамчи и мысленно разговаривать с ней.

- Уходи скорее, - настаивал отец. - И Чечек уноси. А я останусь. Я не боюсь, что смерть придет за мной.

Но Борлай решительно потребовал оставить его одного.

Сгорбившись, старик вышел из аила.

Борлай добавил дров в костер, приподнял занавеску. Долго смотрел на жену, прощаясь с ней. По лицу его текли слезы. Потом он склонился над ямой, где спала Чечек. Осторожно взял дочку на руки и повернулся к выходу.

Просыпаясь, девочка позвала мать. Отец попытался успокоить ее:

- Не надо кричать, Чечек.

- Мама где?.. Мама!

Они уже были за порогом аила.

- Мама захворала.

- Неси меня к маме.

Прижимая к себе дочку, Борлай шагал к избушке Миликея Никандровича. По пятам, низко опустив голову, шел Сарый.

7

Вернувшись из погони, Охлупнев рассказал Борлаю, что они никого не нашли, что у Сапога в самом деле был разбросан заплот и, говорят, исчез конь.

- Сомненье берет, а похоже на правду, - говорил Миликей Никандрович. Может, и верно, его богатством хотели поживиться.

В сельсовете Сапог приставал к милиционеру:

- Я боюсь домой ехать... Оградите мою жизнь от покушений.

- Перестань! - прикрикнул милиционер. - Приедем, все на месте осмотрим.

Борлай, сидя у Миликея Никандровича, молчал. Он не расставался с дочерью.

Девочка плакала. Отец обнял ее и, похлопывая рукой по спине, сказал:

- Не плачь, маленькая. Мама скоро придет.

Чечек посмотрела на него широко открытыми мокрыми глазами:

- Она не придет.

Отец еще крепче прижал ребенка к груди. Он мысленно был еще в своем аиле.

"Карамчи! Какой доброй, заботливой женой была она! По одному взгляду понимала мужа, в горькие минуты спешила утешить".

Борлай обвинял себя в том, что мало жалел ее, иногда зря покрикивал, даже обижал незаслуженно...

- Выпей чайку, Борлаюшка, - предложил Миликей Никандрович, - может, тоску от сердца отобьет. Дружно вы, знать, жили... После похорон возьми земли с ее могилы и потри против сердца, чтобы тоска не задавила.

Вдовец посадил дочь на лавку, а сам пошел к двери. Охлупнев встал на порог:

- Не выпущу... Посиди спокойно. Помолчи.

Видя, что спорить бесполезно, Борлай махнул рукой и остался в комнате.

В дверях показалось скуластое лицо Утишки. Миликей замахал на него руками и сам выскочил на улицу:

- Не заходи сейчас.

- Я хотел сказать... Беда какая пала на него...

- Завтра скажешь. Он помолчать хочет.

Вернувшись в избу, Миликей усадил Борлая за стол, налил крепкого чая. Держа стакан в руке, он не чувствовал - горячее стекло или холодное; мысли о жене не покидали его. Где-то во мраке аила летал дух Карамчи, полный неприязни ко всем живым. Он мог причинить беду новому становью. Надо откочевывать с худого места, облюбованного смертью...

Поймав себя на этих мыслях, Борлай покраснел:

"Я же знаю, что никаких духов нет. Умер человек - и только: закопают и ничего не останется, кроме воспоминаний... И откочевывать не надо. Нельзя... Стыдно партийному человеку так думать".

Когда взошло солнце, Борлай сказал дочери:

- Пойдем, Чечек. Ты будешь жить у другой мамы.

В аиле брата молча присел "ниже огня", около порога, где останавливаются виноватые, прося прощения.

На женской половине сидела Муйна; чегедек ее был расстегнут, шуба распахнута, пестрые россыпи бус свалились на бока. Ее родной сын-годовик теребил левую грудь и пинал Анчи, который припал к правой. Иногда приемыш так стискивал зубы, что кормилица громко вскрикивала и невольно заносила руку:

- Совсем одурел... Покусайся еще... Нахлещу по лбу, так узнаешь.

Ребенок откидывал голову и пронзительно верещал, будто жаловался: и грудь не та, и молоко не то.

- Когда будешь аил переставлять? - спросила Муйна.

- Никогда.

Женщина испуганно взглянула на него.

- Никогда, - повторил Борлай. - Я не верю сказкам.

- Смерть начнет искать на том месте, кого ей взять еще. Пожалей детей.

- Жалеть их будем вместе. Родную мать им замени.

Покормив малышей, Муйна уложила их в люльки и взяла Чечек за руку:

- Видно, и ты ко мне в дочери пришла. Живи, пока отец не женится.

Горько стало Борлаю от этих слов. Он выбежал из аила брата, забыв проститься.

8

Токушев сам выбрал березки, беленькие, веселые, богатые сучьями. Комли их приторочили к седлу, как волокуши, на которых летом возили сено; на них положили тело Карамчи, одетое в шубу, и повезли в горы.

Впереди шел учитель Климов и нес на плече столбик с красной звездой наверху. На столбике было написано: "Карамчи Токушева, погибшая от руки классового врага. Спи спокойно, дорогая мать и подруга. Мы не забудем тебя, за твою смерть отомстим!"

Люди читали надпись и шепотом передавали содержание друг другу.