Великое расширение

Лодка появилась на самом рассвете, и Сыок Мэй удивилась, что так скоро. С момента их расставания с А Боонем, когда тот пообещал освободить Энь Сооня, прошло всего два дня. Сердце у нее в груди подскочило. Ее переполняла благодарность к Бооню – милому, любящему, надежному Бооню, который всегда готов помочь и никогда не покинет ее. И в то же время она ощущала вину. Она сознавала, что сделала. Ей не требовалось смотреть на его лицо – она и так знала, как исказилось оно от боли, когда он услышал ее просьбу. Можно было не задумываться, почему он молчит, – она прекрасно понимала, какой удар нанесла.

Она воспользовалась им? Да. Но ведь, несмотря ни на что, она любит его – как брата, любовника, близкого верного друга? Ну конечно. Она так же давно желала его, как и он ее. Когда-то ей хотелось, чтобы рядом всегда был А Боонь – на каждом митинге, на каждом выступлении, чтобы он разделил с ней каждую минуту успеха. Сыок Мэй часто представляла себе жизнь, которую они прожили бы вместе, наполненную легкостью, радостью и борьбой. Она никогда не полюбит другого мужчину так, как любит его.

Однако еще в детстве она усвоила один урок: с того самого дня, когда ее родители уехали, Сыок Мэй подспудно понимала, что любимыми нужно жертвовать. Она знала, что Боонь думает, будто она пожертвовала им ради Энь Сооня. Но не Энь Соонь ее заботил. К нему она испытывала нежность, как к верному соратнику, – возможно, и А Боонь испытывает схожие чувства к Натали. Нет, ради Энь Сооня она не причинила бы боль своему самому близкому другу.

А Боонь не понимает пока, что это значит, когда твоя жизнь неразрывно связана с другой жизнью. Она защищает Энь Сооня ради Яна. У мальчика должен быть отец. В отличие он нее, у Яна будут родители, оба родителя, семья. Ради этого она на все готова. Когда у Бооня появятся свои дети, он это поймет.

Рокот мотора нарастал. Сыок Мэй вскочила, но, когда лодку стало видно, ноги подкосились, она упала и уткнулась в песок.

Лодка была незнакомой. Она ожидала увидеть лодку А Бооня, деревянную и растрескавшуюся, а к берегу приближалась темно-серая посудина, острые углы и металлические края поблескивали на солнце. На флагштоке развевался флаг. Она его не разглядела, но в мозгу уже билась страшная догадка. Красно-белый, полумесяц и танцующие рядом звезды.

Следом за первым судном показалось и второе. Лодка. Сердце у Сыок Мэй снова подпрыгнуло. Вот она, такая знакомая, выкрашенная в белый цвет лодка. Возле мотора А Боонь – сидит, широко расставив колени. Лодка качалась на волнах в отдалении, пока первое судно причаливало к берегу.

А Боонь предал ее.

К безумным, беспорядочным мыслям о бегстве – умчаться прочь, затаиться в джунглях, броситься в море и плыть, плыть, сколько хватит сил – примешивалась злость, сперва на А Бооня, потом на саму себя. Теперь-то она поняла, что именно сделала с ним. Она потребовала от него такой же жертвы, на какую пошла сама, но А Боонь жертвовать отказался. Быть мучеником он не пожелал, не захотел отпускать ее с Энь Соонем и Яном, чтобы она прожила всю свою оставшуюся жизнь без него. Она потребовала от него чересчур многого, нанесла ему слишком глубокую рану. Несмотря на гнев, она понимала его боль, его неистовую любовь. И ее захлестнула скорбь.

Может ли она обвинять его? Может ли он обвинять ее? Бессмысленные вопросы, и времени на них тоже не было. Прямо перед Сыок Мэй вставало солнце, распуская оранжевые лучи по морю. Ей показалось, будто потянуло паленым. Но слабый запах дыма тотчас развеялся, а по берегу уже шагали мужчины в форме. Их шорты защитного цвета трепетали на ветру, словно безликие флаги.

Глава 45

В день, когда Сингапур стал частью Малайской Федерации, освободившись таким образом от британского господства, которое длилось сто сорок четыре года, запрет на хлопушки, фейерверки и петарды отменили на двадцать четыре часа. Наконец-то была обретена независимость, и это требовалось отпраздновать как следует. Тем не менее га-мены напомнили празднующим, что торжественные мероприятия надо проводить в подходящих для этого местах. В больницах, парламенте, общественных бассейнах, мечетях, развлекательных центрах праздновать нельзя. Как бы там ни было, в этот день, один-единственный, на улицах снова взрывались хлопушки. Дым, оглушительный треск и обрывки красной бумаги, которые ветер еще неделю будет гонять по улицам.

Натали и А Боонь отправились в город посмотреть на процессию. В сгущающихся сумерках покачивались фонарики. И повсюду – потные человеческие тела, комариный зуд, сладковатый запах жареного мяса на лотках. “Где процессия?” – ныли дети, расчесывая саднящие от пота шеи и комариные укусы на ногах, а родители шикали на них и совали в и так уже липкие ладошки сладости и кокосовые цукаты.