Великое расширение

Ходили слухи, будто над их кампонгом нависла особая опасность, а все потому, что несколько лет назад местные жертвовали в фонды, которые финансировали борьбу с японцами на Материке. Еще хуже были слухи, что учителя Чи А внесли в список разыскиваемых за связь с китайским националистическим движением, – теперь стало понятно, почему он исчез. Перешептывались, что он скрылся на рыбацкой лодке, прячется в городе или в джунглях на севере. Впрочем, в кампонге недолго размышляли о его судьбе, совсем скоро возникли проблемы более насущные.

По радио передали, что все мужчины-китайцы в возрасте от восемнадцати до пятидесяти обязаны на следующий день пройти регистрацию в соответствующих пунктах. Наконец-то радиоволны донесли сведения, важные и для их жизней. Те, кто топтался тогда в лавочке Суи Хона и услышал это объявление, недоверчиво переглянулись. Многим из них было от восемнадцати до пятидесяти. Да и самому Суи Хону исполнилось сорок девять. Его рука, сжимавшая соломенный веер, замерла на полпути, и на щеку Суи Хона стали слетаться мухи. Война все-таки началась по-настоящему.

В тот момент Па в лавочке не оказалось. Они с А Боонем вышли рыбачить – уже несколько недель они старались вытащить столько рыбы, сколько им по силам. Продуктовый рынок закрылся, продавать рыбу было негде, зато перед домом тянулись длинные ряды вялящейся на солнце рыбы. В ход пошли брезент и газеты, рыбу уже приходилось раскладывать даже на старой одежде. Что они будут делать с этими запасами, Па не говорил, но снова и снова повторял, что им необходимо подготовиться.

Когда они вернулись, Дядя ждал их на берегу. Пока вытаскивали улов, он пересказал им новости. Па долго молчал, нарушив тишину лишь для того, чтобы сказать А Бооню, чтобы тот не тянул сети по песку – так они быстрее протрутся. Когда все поднялись наверх, Па повернулся к Дяде:

– Думаешь, нам идти?

Дядя задумался и кивнул:

– Идти, записаться, потом вернемся и будем сидеть тихо.

– Ты видел, что японцы творят? – спросил Па. – Дети. Совсем крохи.

– Хуат…

– Просто взять и пойти? Сдаться?

– Это сильнее нас, – сказал Дядя, – даже ан мо отступили.

Па молчал.

– Главное, – продолжил Дядя, – выжить. Сейчас лучше всего делать так, как они хотят, сидеть тихо, пока все не закончится. Выбора у нас нет. Они сильны, ты же видишь.

– А мы ни на что не годимся. Не можем ни драться, ни сбежать, хоть что-нибудь, что угодно?

Гнев в голосе Па напугал А Бооня. Прежде он еще не видел Па таким – беспомощным, разъяренным.

По дороге домой Па и Дядя спорили. Па считал трусостью повиновение японцам. Дядя повторял, что они не в силах ничего поделать, они рыбаки, а не солдаты, они простые люди, случайно попавшие в битву двух крупных держав, и если кто и трус, то это предавшие их ан мо. Па говорил о кровавой резне, которую японцы учинили на Материке, о расстрелянных в северных деревнях детях. Неужто им придется сотрудничать с теми, кто совершил все эти кровавые преступления? Дядя считал это не сотрудничеством, а способом выжить. Он спокойно предложил Па представить, что японцы сотворят здесь, если они не исполнят волю завоевателей. Пускай Па подумает о собственных детях.

– Можно просто не ходить, – возразил Па, – как они узнают, ходили мы или нет?

– А если мы не пойдем и они придут за нами сами? Как быть тогда? – спросил Дядя.

Па не ответил. Он прикрыл ладонью глаза и отвернулся.

А Боонь понял, что Па плачет, и, осознав это, сам закрыл глаза. Мучаясь от неловкости, он быстро скрылся в доме. Словно жидкий страх потек по его венам. Он долго стоял возле двери, слушая, как тихо переговариваются Па с Дядей. А Бооню хотелось побежать к Ма, сказать, чтобы она остановила мужчин, но Ма мучилась от пищевого отравления и сейчас спала. Мальчику строго наказали ее не тревожить. Вскоре голоса сделались совсем неразборчивыми. А потом и вовсе стихли.

Па вошел в дом. Его лицо казалось непроницаемым. А Бооню захотелось, чтобы отец обнял его. Но он лишь спросил:

– Что, Па?

Па опустился на корточки и положил руки на плечи А Бооню. Ладони у отца были липкие от соли. А Боонь глубоко вздохнул, втягивая знакомый, спокойный запах отца, пряча его в памяти.

– А Боонь, слушай внимательно, – начал отец.

Боонь сглотнул слюну и кивнул.

– Завтра мы с Дядей пойдем к японцам. Выйдем рано утром, раньше, чем Ма встанет.

Руки А Бооня налились тяжестью. “Раньше, чем Ма встанет”.

Па продолжал говорить: когда Ма проснется, она подумает, что он вышел в море или отправился с Дядей по делам. А Боонь не должен рассказывать ей про их сегодняшний разговор. Если Ма спросит, пусть скажет ей, что Па ловит рыбу.

А Боонь не кивнул, но и головой не покачал.

– Дядя прав. Ма болеет, нечего ее беспокоить. Мы с Дядей сходим, все уладим. Она и не заметит, как мы вернемся.

Па просит его соврать Ма. Ма, которая лежит всего в нескольких шагах от них, в спальне, держась за больной живот.

– Боонь, ясно тебе или нет? – Па заговорил более настойчиво.