Великое расширение

– Прости, – сказал Дядя. И повторял это снова и снова. На крыльце он споткнулся и повалился на ступеньки. Ма озадаченно смотрела на него.

– Что ты такое говоришь? Где Хуат?

Дядя забормотал что-то невнятное и закрыл лицо руками. Неожиданно мамино лицо неприязненно скривилось. Она словно уже догадалась об ужасной истине, какой бы та ни была, уже смирилась с тяжестью грядущей вести и не понимала того, кто ведет себя иначе. Она схватила Дядю за запястье и рывком, будто маленького ребенка, поставила на ноги. Хиа съежился.

– Скажи толком, что случилось! – строго потребовала Ма, глядя Дяде в лицо.

Дядя моргнул. Затем глубоко вздохнул и заговорил.

Начало А Боонь уже знал: Дядя и Па проснулись задолго до рассвета и сели на автобус до города. Ближайший проверочный пункт располагался в захваченном японцами полицейском участке. Когда они добрались туда, участок еще не открылся. На улице топтались китайские мужчины, стар и млад. Они тоже ждали проверки. Что бы это ни означало. Ждать пришлось почти час.

На восходе появились первые японские солдаты. В основном молодые мужчины с горделивой осанкой и по-акульи пронзительным взглядом. Тут Дядя заподозрил неладное. Правильно ли они поступают, может, лучше было бы не приходить? Но решение принято, они уже тут. Па оставался непреклонным, он хотел сделать все так, как полагается по законам нового режима, пускай даже деспотическим и жестоким. Ма же знает, какой он, говорил ей Дядя, словно желая снять с себя вину.

Солдаты принялись выкрикивать приказы на своем языке. Па с Дядей не понимали, да и другие тоже, вот все и стояли как вкопанные на одном месте. Солдаты разозлились. Особенно один – Дядя заметил, как тот стучит прикладом о землю.

Наконец явился переводчик. На ломаном малайском он велел собравшимся выстроиться перед входом. Они вошли в большой вестибюль. В дальнем его конце стояли столы, и вошедшим велели встать в очередь к ним. За столами сидели японские офицеры, а возле бегали прислужники, некоторые в черных капюшонах. Судя по всему, это были переводчики, вот только зачем им закрывать лица, Дядя никак не мог взять в толк.

Если кто-то заговаривал чересчур громко или, как один из мужчин, осмеливался засмеяться, на них кричали. Постепенно Дядя и Па продвинулись вперед. Офицеру за их столом было лет тридцать пять, не больше. Кожа, будто маска, туго обтягивала его лицо, взгляд цеплялся лишь за родимое пятно цвета чайной заварки. Оно темнело возле левого глаза, отчего казалось, будто на лице играет странноватая улыбка.

Каждого подзывали к столу, задавали несколько вопросов, а стоящий рядом переводчик переводил их и передавал ответы офицеру. Иногда офицеры заговаривали сразу, а порой сперва смотрели в потолок и сжимали кончики пальцев, тишина тянулась длинными медленными нитями, и лишь потом выносилось решение. На каждом столе лежали две резиновые печати и чернильная подушечка. После того как офицер говорил что-то, солдаты прижимали печати к плечу человека, от одной оставался черный квадрат, от другой – треугольник.

Тем, кому доставался квадрат, махали рукой, давая понять, чтобы они выметались. Тех, чей штамп был треугольным, уводили в другое помещение. Похоже, в этом и заключалась суть “проверки”. Дядя старался угадать, по какому принципу их уводят – возраст, внешность, профессия? Никакой закономерности он не заметил. Порой треугольниками клеймили совсем мальчишек, им и восемнадцать-то едва дашь, а в другой раз – его ровесников. Иногда треугольниками метили плечи горожан с бледной кожей, в темных очках и с нежными руками, а иногда – тощих работяг в майках и шлепанцах.

Очередь медленно двигалась. Дядя больше не предлагал улизнуть, вокруг стояло столько солдат, и все, презрительно поджав губы, наблюдали за ними. “Все в порядке”, – убеждал он себя. Написать собственное имя, вернуться домой и не высовываться. Все будет хорошо.

В дальнем конце помещения послышался шум. Мужчина, получивший треугольник, вырвался и хотел убежать, когда солдаты попытались увести его. Два легких удара под колени – и беглец повалился на пол. Солдаты окружили его. В помещении повисла тишина, нарушаемая лишь пронзительными криками мужчины и тошнотворными глухими ударами сапог о плоть и кости. Крики превратились в хныканье, а затем в ужасные, захлебывающиеся стоны, после чего мужчина совсем затих. Один из офицеров, видимо рассердившись, прикрикнул на солдат, и те подтащили беднягу к офицерскому столу. На этот раз он не сопротивлялся.

Па ни слова не сказал, но Дядя чувствовал, что увиденное взволновало его. Па задумчиво смотрел в пространство, словно сосредоточился на будущем, когда они пройдут проверку и их отпустят.

– Давай я первый пойду, – прошептал Дядя. Из них двоих он всегда легче завоевывал чужое расположение и надеялся, что умаслит офицера и они оба получат квадратные отпечатки. Впрочем, напомнил сам себе Дядя, треугольник – это не плохо. Вот только что он означает, пока непонятно.