Великое расширение

Двигатель тихо затарахтел, грузовик тронулся и влился в суматоху улицы. Дядя вырывался что было сил, однако солдат держал его крепко, ногти его вонзились в Дядину щеку. От руки пахло мылом и керосином. Солдаты, отводившие Па в грузовик, вернулись в участок. Грузовик тоже исчез, затерялся в потоке машин, рикш и велосипедов. Лишь теперь солдат отпустил Дядю.

Дядя стоял возле полицейского участка – свободный и растерянный. Что ему делать теперь? Что можно сделать?

Солдат, похоже, был доволен.

– Ты – брат? – с ухмылкой спросил он.

Его крупные белые зубы блестели. Дядя с восхищением смотрел на них, хоть и заметил, как губы сложились в жестокую усмешку.

Дядя кивнул. Он брат жены, но давно уже привык считать Па своим собственным братом.

– Куда его увезли? – снова спросил Дядя. На этот раз спокойнее, переполненный вязким страхом.

Солдат заулыбался еще шире. На его тонких губах виднелись трещинки, из левой ноздри торчала черная волосинка. Он ничего не сказал, а вместо ответа поднес указательный палец к виску и, изображая выстрел, согнул большой палец.

На этом месте Ма стала всхлипывать, и Дядя заговорил быстрее, события в его пересказе разворачивались с сумасшедшей скоростью, точно он боялся не успеть, боялся, что слова раздавят его изнутри. Хиа обхватил Ма руками.

А Боонь не чувствовал своего тела. Он думал об островах, о склонах, поросших сочной зеленой растительностью, о жуках-носорогах, которые тучами взлетали с деревьев. Острова исчезают, но потом опять появляются. Они исчезают, но потом он всегда находит их.

Чтобы Па исчез навсегда – такое невозможно.

Дядя все еще говорил. Про то, как думал, будто он прямо там и пристрелит его, этот солдат, уж больно он ненормальным смотрелся, но японец лишь громко рассмеялся и зашагал обратно в участок. Он рассказал, как пошел к чернорабочим, что сидели возле недостроенного дома на противоположной стороне улицы. Как перешел дорогу, подошел к ним и спросил, сколько грузовиков уже уехало от участка в то утро. Этим утром три, ответили ему. А вчера они насчитали шесть или семь.

Дядя спросил, не возвращались ли грузовики. Работяги посмотрели на него с такой жалостью, что он закрыл лицо руками.

Поговаривают, сказал один из чернорабочих, что людей отвозят на берег, до самого восточного берега, а там… Он осекся. “Иди домой, – ласково посоветовал он Дяде, – видишь, ты цел, и мы тоже”.

Работяги показали ему черные квадратные отпечатки на руках – думали, что его это успокоит.

– Берег, – пробормотал вдруг А Боонь.

– Что? – не поняла Ма.

А Боонь бежал по тропинке к берегу, по горячему, грубому песку. Там он бросился в море и поплыл, решительно расталкивая руками воду. Дно исчезло из-под ног. Мальчик пробивался вперед, волны обрушивались ему на голову, а соль разъедала ноздри. Яростно крутя головой, А Боонь оглядывал берег. Но ничего не увидел. Лишь молчаливые растения, келонги[24] на деревянных опорах, мягко покачивающиеся на волнах лодки. Берег длинный, много миль, мелькнула беспомощная мысль в голове А Бооня. Па может оказаться где угодно. Чернорабочие же сказали – на восток увозят, далеко отсюда. Бооню ни за что не успеть.

Да и успей он – что тогда? Что он сделает?

Волны били его маленькое слабое тело. Он плакал, но продолжал медленно плыть дальше, повторяя изгибы берега. Он плыл, пока ноги от напряжения не свело, пока от жгучего солнца не запылали плечи. Его родные стояли на берегу, крошечные темные фигурки на песке, он уплывал, а они все уменьшались.

Часть вторая Бумажки и номера – для собак

Глава 13

Потянулись годы Сёнан-То. “Азия для азиатов!” – заявляли японцы, а после закалывали штыками китайских младенцев, обезглавливали солдат-индусов, накачивали малайцев водой, пока у тех не лопались внутренности. Великая восточноазиатская сфера сопроцветания[25] строилась на горбу местных жителей, лепилась из их плоти, поливалась их кровью.

Судьба Па, как выяснилось, стала лишь небольшим жертвоприношением Сфере сопроцветания. Разумеется, даи кеншо – великая инспекция – была трагедией. Позже историки так и не придут к согласию, споря, скольких китайских мужчин постигла эта жестокая участь, скольких вывезли на далекие пляжи и расстреляли. Тысячи? Десятки тысяч? Где истина и где выдумка, появившаяся после войны на волне националистического синоцентризма? Как бы там ни было, души забирал прилив, а тела сваливали в неглубокие ямы, где родные никогда не найдут и не оплачут их.