Великое расширение

Пробиваясь в плотной человеческой реке, автобус останавливался каждый раз, когда кто-то из прохожих вдруг двигался в противоположном направлении. Клаксон не работал, да и ругань была бессмысленна. Водитель давно махнул на все рукой и сосредоточился на сигарете, от которой остался жалкий окурок.

Сидящий в автобусе А Боонь потер пробивающиеся волоски на подбородке. Он был встревожен.

– Давай вернемся, – предложил он Сыок Мэй. – Здесь столько народа.

При виде толпы ему сделалось не по себе. Он не любил, когда люди ходят там, где не полагается.

Но Сыок Мэй нетерпеливо покачала головой. Она вытягивала шею и не отрывала глаз от окна, высматривая здание Верховного суда.

– Очень уж медленно, – сказала она, – так мы никогда не доберемся.

Им было по шестнадцать, но лишь в этом году они наконец оканчивали начальную школу. Война отняла у них не только детство, за взросление их поколению пришлось заплатить такими потерями, что внутри навсегда осталось какое-то потрясение невероятной силы, напоминающее им об утратах, даже когда жизнь, казалось бы, вошла в привычную колею.

– Мэй, – начал было А Боонь, – может, мы…

– Нет! – Она повернулась к нему и нахмурилась: – Надо помочь! Ты обещал. Когда Надру освободят, я должна быть там.

А Боонь промолчал. Он обещал, он знал, как это важно для Сыок Мэй.

С тех самых пор, как дело получило огласку, на слуху у всех была лишь Надра, Надра, Надра. Тринадцатилетняя девочка ан мо, которую воспитали на Яве в малайской мусульманской семье и чья мать-голландка после войны вернулась и потребовала отдать ей дочь. Она оспорила условия усыновления, и суды, где главными были ан мо, разумеется, не встали на сторону малайской приемной матери и не прислушались к желанию самой девочки, а поддержали биологическую мать-голландку.

В кампонге отнеслись к этому делу с недоверием. Анак ангкат, китайские дети, отданные родителями на усыновление в малайскую семью, были обычным делом. Ан мо утверждали, будто подобные усыновления, формально не одобренные, незаконны. И все задались вопросом – что же тогда считать формально одобренным? Ведь такова практика, и так оно испокон веку повелось. Ан мо требовали документы. У приемной матери Надры они имелись – письма от голландского дядюшки, но ан мо посчитали эти бумаги ничего не значащими. Похоже, одержать победу было невозможно, правила подчинялись какой-то далекой непонятной логике, и ан мо толковали и меняли их как заблагорассудится.

– Как бессердечно, – снова и снова повторяла Сыок Мэй, – какая жестокость.

Расставание Надры с Че Аминой, ее приемной матерью, нанесло Сыок Мэй глубокую сердечную рану. Она полагала, что девочке следует дать возможность выбора. Почему детство означает бесправие? Сыок Мэй думала, что будь у нее в детстве выбор, она не позволила бы родителям покинуть ее. А здесь две матери борются за дочь – Сыок Мэй это представлялось роскошью, ведь сама она выросла вообще без матери.

Решением суда плачущую Надру забрали у приемной матери и передали на попечение монахинь. Позже появились фотографии, где она держала за руки игуменью, а заголовок гласил: “Надра опустилась на колени перед статуей Богородицы”. Именно это, и гораздо больше, что все остальное, привело к протестам. Война между двумя матерями обернулась войной религий, и искра гнева опасно опалила сухую древесину вековых унижений.

Вот поэтому они и спешили увидеться с учителем Чи А. И хотя А Боонь так толком и не понял, какой помощи от них ждут, Сыок Мэй настаивала, и он, пусть неохотно, согласился.

Сыок Мэй вскочила:

– Пошли, Боонь. – И стала проталкиваться к дверям автобуса: – Простите, простите, простите, тетенька.

– Ты куда? – удивился А Боонь.

– Дяденька! – крикнула Сыок Мэй. – Дяденька, откройте дверь!

Водитель не ответил. В его кабинке висели густые клубы сигаретного дыма.

– Дяденька!

– Сядь! – рявкнул он. – Еще до остановки не доехали.

– Да мы на месте стоим. Выпустите нас, мы пешком дойдем.

– Сядь, – повторил он, – хватит!

Но Сыок Мэй не желала садиться. Она забарабанила кулаками по двери.

– Выпустите нас! – кричала она.

А Боонь смущенно протискивался к ней. Ему казалось, что все на них смотрят и осуждают за невоспитанность и дурные манеры. Однако пассажиры поддержали Сыок Мэй:

– Выпусти! Выпусти! Выпусти!

Вот она, волшебная способность Сыок Мэй подчинять себе толпу, та самая, которую А Боонь впервые заметил много лет назад, в сельской школе, когда мальчишки в классе принялись высмеивать учителя Чи А. Помимо привычной гордости, А Боонь ощутил укол страха: власть Сыок Мэй распространялась теперь не только на детей, и кто знает, чем это обернется в новом мире, который лишь начал приобретать очертания?

Раздраженно крякнув, водитель уступил. Двери автобуса открылись, пассажиров обдало волной жара, а вдали послышалось пение.

– Мэй, ты уверена? – снова спросил Боонь. Они еще могли вернуться.

Но Сыок Мэй уже спускалась по ступенькам, не слушая его. Толпа пассажиров снесла ее в сторону, девочка оглянулась и помахала рукой, словно подбрасывая мячик.

– Боонь, давай быстрей!

И он, как всегда, последовал за ней.