Великое расширение

Сейчас, в шестнадцатилетнем возрасте, Сыок Мэй по-прежнему, как и в детстве, заплетала волосы в косы. Мягкие черты лица заострились, на смену полной луне пришла убывающая, а глаза сверкали ярче, чем прежде. Если Сыок Мэй так и осталась миниатюрной и невысокой, то А Боонь сильно вытянулся, ноги смахивали на длинные тонкие ветви дерева, которому всегда хватает воды. В детстве она была выше его, но теперь он перерос ее на голову и ловил себя на том, что во время разговора наклоняется, словно чтобы лучше расслышать, хотя Сыок Мэй говорила громко и внятно.

После окончания войны прошло пять лет. Учитель Чи А вернулся к ним в школу, А Боонь и Сыок Мэй возобновили занятия, в семействе Ли по-прежнему ловили рыбу, чистили ее, сводили концы с концами и выживали. Жизнь во всех ее проявлениях возвращалась в прежнее русло. Сперва на А Бооня это действовало благотворно, и он знал, что остальные чувствуют то же, что и он. После неустроенности и лишений военных лет они вернулись к привычному укладу, ели сытнее, ходили без страха по улицам и подчинялись высокомерным ан мо – от всего этого делалось легче. Удивительно, как быстро люди, пережившие войну, возвращались к прежним ритмам. В семье печалились из-за того, что у Па нет могилы, что они не обмыли его тело и не достали из пепла погребального костра останки костей. И все же горе, когда-то жесткая веревка, душившая их при каждом движении, со временем превратилось в мягкую нить, почти незаметно вплетенную в ткань их жизни.

Тем не менее, как ни удивительно, с течением лет все сильнее становилось ощущение, будто мир вокруг ненастоящий. Сёнан-То прекратил свое существование, однако страна, пришедшая ему на смену, выглядела зыбким миражом, тревожным отражением самой себя. Их кампонг был прежним, но в то же время не был, он стал непостоянным – тем, что однажды прекратит свое существование. Война доказала, что это так и есть. Боонем овладело беспокойство. Оно зарождалось в пальцах ног – теперь они больше не знали покоя. Потом беспокойство поднималось к коленям, и Ма с ума сходила от злости, когда А Боонь, сидя за столом, дергал ногами. Причиной этого был не страх и не нервозность, а набравшая силу энергия, стремление к… Он и сам не знал к чему.

Итак, хоть и ошеломленный человеческим потоком, громким пением и шумом, А Боонь смирился. Впрочем, ему было не по себе, и, двигаясь вместе с Сыок Мэй за толпой, он снова спросил:

– Это учитель Чи А сказал, что будет ждать тебя здесь?

Вместо ответа она с деланой веселостью воскликнула:

– Почти пришли! Вот тут, за углом.

Сыок Мэй взяла его под руку, и теперь он думал лишь о тепле ее кожи и о мучительной тяжести внизу живота.

Они шагали по улице. Толпа протестующих состояла почти исключительно из мужчин, преимущественно малайцев, но попадались и индусы, арабы и яванцы. У многих на голове были круглые черные сонгкоки[26], некоторые размахивали большими флагами с полумесяцем и звездой. Демонстранты, судя по всему, двигались упорядоченно, знали, куда идти, никто не пытался бежать, время от времени кто-нибудь заводил песню, а остальные подхватывали.

А Боонь и Сыок Мэй, совсем молодые, да еще и китайцы, очень отличались от окружающих, однако никто не обращал на них внимания. Людям было не до них, и все же неловкость ощущалась все острее. Боонь не любил выезжать из кампонга, город с его горластыми уличными торговцами и шумными мопедами приводил его в замешательство. А теперь еще и это. Он никак не мог избавиться от чувства, что все смотрят именно на них, что они вмешиваются в борьбу, которая не имеет к ним отношения.

– Учитель Чи А велел идти сюда. – Сыок Мэй потянула его в переулок.

В закоулках между домами воздух, как ни странно, оказался прохладнее. Неожиданно Бооню на макушку закапала вода. Капли потекли по затылку. А Боонь взглянул наверх. Из окна торчала бамбуковая палка, на ней висело выстиранное белье. Тут же чья-то бледная рука втянула палку обратно, та исчезла в темноте комнаты, деревянные ставни захлопнулись.

– Вы кто? – послышалось вдруг совсем рядом, говорили по-малайски.

Боонь насторожился, обнаружив небольшую группку китайцев – мужчин и женщин. В руках они держали стопки бумаги. Он было принял их за разносчиков газет, но тут же заметил, что бумага – это листовки.

– Меня зовут Мэй, – ответила Сыок Мэй, – а это мой друг А Боонь.

На каком китайском наречии говорят незнакомцы, она не знала, поэтому отвечала по-малайски. Ее голос слегка дрожал. Прежде А Боонь не видел ее неуверенной. Он попытался поймать ее взгляд, однако она упорно не смотрела на него. Вместо этого она оглядывала незнакомцев, словно высматривая кого-то.

– Мы не знаем никакой Мэй. Иди домой, девочка, тут детям не место, – сказал мужчина. Теперь он говорил на хоккьенском наречии. Высокий и худой, в мешковатых брюках с самодельным ремнем из рафии[27], он выглядел злым и истощенным.

– Я не ребенок, – ответила Сыок Мэй, – и мы пришли помочь.

А Боонь потянул ее за руку.

– Пойдем, Мэй, – тихо сказал он. – Пойдем домой.

Она отмахнулась:

– Нет, Боонь. Мы же помочь хотим.