Великое расширение

И тем не менее это событие оставалось лишь небольшой засечкой, одной из многих, оставленных четырьмя годами войны. А была среди них и река, превращенная в кромешный ад, наводненная горящей нефтью с разбомбленных складов; были среди них и почерневшие головы мародеров, выставленные в клетках возле городского кинотеатра; были и малайские солдаты, которых японцы выманили обещаниями денег и бесплатного билета до дома, а потом выстроили в ряд и расстреляли; были тысячи когда-то могущественных ан мо, измученных, грязных, похожих на привидения, – их гнали в тюрьмы, а еще были умирающие от голода яванские рабочие – живыми трупами падали они возле порога, вернувшись после бесчеловечной работы домой.

Словно в доказательство того, что временем тоже можно управлять, часы перевели на полтора часа вперед. Улицы и здания переименовали, английские слова заменили японскими. В газетах и на радио появились уроки языка. Часы работы всех учреждений сократили, чтобы предоставить достойным гражданам Сёнаня возможность больше времени уделять изучению их нового, цивилизованного наречия.

За эти годы спины научились дисциплине: стоило появиться японцу в униформе, они машинально напрягались и сгибались в низком поклоне.

Китайские школы закрылись из-за подозрений – вполне обоснованных – в том, что там формируются очаги сопротивления. Теперь дети проводили дни за пением японских гимнов, шитьем флагов и гимнастическими упражнениями. Голод брал за горло, уроки огородничества стали обязательными, нашлось применение заброшенным клочкам земли перед облупившимися зданиями школ – там выращивали кургузый батат и чахлый имбирь.

Потом японские газеты вдруг заговорили тоном победителей, таким же лицемерным, что и газеты ан мо незадолго до их капитуляции. Газеты отчаянно вещали о боевой славе, и для переживших войну местных заверения эти звучали все более лживо. Пошли слухи, что на родину японцев скинули какие-то немыслимые бомбы и те стерли с лица земли целых два города. В последующие недели солдаты лютовали сильнее прежнего. Безысходность побуждала их к жестокости, и многие будто искали пределы собственного садизма, пока их самих не привлекли к ответственности. Местные запирались в домах, закрывали ставни, а когда солдаты стучались в дверь, прятались под кроватью. В конце концов японцы утолили жажду крови и принялись топить горе в саке. Последний тост на вечеринке непременно сопровождался метанием гранат.

Наконец одним дождливым вечером в сентябре 1945 года, спустя почти четыре года после того, как их выбросили с острова, ан мо вернулись. Японцы потерпели поражение. В тот вечер часы перевели назад, над кинотеатром, возле которого японцы однажды выставили отрубленные головы, взмыл британский флаг, а парки развлечений заполнили ошеломляющие звуки американского джаза.

Но многие так и не отвыкли от заведенных привычек. Услышав нежданный стук в дверь, люди по-прежнему прятали дочерей подальше. При появлении человека в форме, будь то ан мо или местный, спины сгибались в поклоне. Японские флаги сложили и бережно убрали в коробки из-под печенья – на случай, если история изменит ход и понадобится вновь доказывать свою преданность. Даже когда жизнь потекла дальше – когда дома возвели заново, алтари в память об убитых детях убрали, а шрамы и ожоги скрыли под длинными рукавами, – даже тогда память о минувших четырех годах не поблекла. Нестираемым пятном въелась она в остров. Спеша отстроить уничтоженное, люди слышали протяжный, призрачный зов мертвецов. Кровь их впиталась в плодородную красную почву – почву, которая обнажалась, когда ее поддевали лопатой, закладывая фундамент нового дома, или когда детские руки разрывали ее после дождя в поисках червяков.

Что же до А Бооня, то он, как и его ровесники, быстро повзрослел и в восьмилетнем возрасте стал мужчиной. После исчезновения Па главой семейства формально стал Хиа, однако из-за неуемного темперамента толку в бытовых делах было от него намного меньше. Война выявила не лучшие его качества, Хиа сделался резким и задиристым, словно озлобленная собачонка, которую посадили на цепь в конуру. Он то и дело ввязывался в уличные драки с японскими солдатами и приходил домой с переломанными костями. Ма часто плакала, уверенная, что рано или поздно его прикончат, но Хиа, как ни удивительно, выжил.

А Боонь же погрузился в привычную серьезность и задумчиво молчал, но теперь это молчание приносило пользу. Это он сидел рядом с Ма, когда та сетовала на Хиа и его беспокойный характер, это он до поздней ночи помогал Дяде заделывать в лодке пробоину, из-за которой они могли того и гляди лишиться пропитания. Когда японские солдаты, пришедшие с обыском и забравшие украшения Ма и часы Па, спросили его, где отец, А Боонь четко и внятно ответил:

– Умер, сэр. – Он произнес это, даже не вздрогнув, хотя остальные домочадцы съежились от страха.