Вендари. Книга первая

– Такого не должно быть, – сказал Эмилиан.

– И еще голод… – проскулила Дарла.

– Голод? Голод это хорошо.

– Ничего хорошего. – Дарла сбивчиво начала рассказывать, что не может думать ни о чем другом, кроме его крови.

– Я же сказал, что это хорошо, – отмахнулся от нее Эмилиан.

– Но…

– Вот. – Он как-то небрежно и слишком быстро, чтобы успеть заметить детали и понять происходящее прокусил себе запястье. – Пей. – Кровь потекла у него по руке. Дарла замерла. Время замерло. Весь мир замер. Сомнения и голод боролись несколько долгих мучительных мгновений. Голод победил.

Дарла прижалась губами к запястью Эмилиана. Его кровь заполнила рот. Густая, теплая, сладкая. Все остальное отступило на второй план, в том числе и старость. Дарла задрожала. Немота сковала тело, отступила, снова сковала и снова отступила. Вся кожа вспыхнула, словно в нее вонзились тысячи крошечных игл. Ноги задрожали. Дарла упала на колени, продолжая прижимать к губам запястье Эмилиана. В голове вспыхнул пожар. Дарле показалось, что она видит пламя. Яркое, искрящееся пламя, в котором она видела Эмилиана. Видела его мысли, в которых находилось место всем, даже ей – слуге этого древнего существа. И никаких сомнений. Голод вспыхнул и погас. Внезапно. Дарла замерла, прижалась к ноге Эмилиана, словно верный пес. Прижалась, как когда-то давно, в другой жизни, прижималась к груди Свона в моменты их близости и последовавшей разрядки, удовлетворения. Но то, что было сейчас, было сильнее оргазма, сильнее полной удовлетворенности.

– Ты насытилась? – спросил откуда-то издалека Эмилиан. Дарла кивнула. – Голод еще вернется, – предупредил он.

– Но ты ведь будешь рядом? – спросила она.

– Конечно.

– Мой хозяин.

– Да. – Эмилиан не моргая смотрел в ночь. Девушка у его ног продолжала прижиматься к нему. Хотя нет. Не девушка. Женщина тридцати лет. Возможно тридцати пяти.

– Я продолжу стареть? – спросила Дарла, прочитав его мысли.

– Я не знаю.

– Но ты ведь тоже стареешь.

– Мой вид живет намного дольше, чем твой.

– Теперь мы оба живем слишком мало.

– Да. – Эмилиан опустил голову. Седых прядей в волосах Дарлы стало больше, однако морщины разгладились.

– Может быть, если я буду чаще пить твою кровь, то это продлит мне жизнь? – спросила она, увидев себя глазами своего хозяина.

– Может быть.

– А ты? Чью кровь будешь пить теперь ты? Ты ведь не можешь больше пить меня?

– Нет.

– А Габриэла?

– Ее крови слишком мало. – Эмилиан пытался скрыть растерянность. Его мысли метались, словно напуганные птицы. Галдели и не могли успокоиться. Кто он? Что он? Как ему жить, если он, вопреки ожиданиям, совершенно не похож на своего отца Гэврила? Ему надлежало стать бессмертной копией этого древнего существа, а вместо этого превратился в мотылька, в бабочку, которой суждено прожить лишь пару коротких мгновений.

– Я спутала все твои планы? – спросила Дарла.

– Ты здесь ни при чем. Ты лишь открыла мне действительность.

– Но тебе не нравится эта действительность. Я чувствую это, вижу это в твоих мыслях.

– Нет. Не нравится. – Эмилиан представил, как станет дряхлым старцем. Очень скоро станет дряхлым старцем. Вопреки ожиданиям. Вопреки надеждам. И никакой вечности впереди.

– И еще я чувствую твой страх, – сказала Дарла.

Голос ее был далеким. Эмилиан почти не слышал его. Близкая старость, словно уже сейчас добралась до него. Седая, морщинистая старость. Когда-то давно, месяц назад или чуть больше, Эмилиан видел в воспоминаниях Габриэлы ее отца. Старого отца. Он был старше ее матери почти на двадцать лет. Сидел на стуле в доме престарелых и не помнил своего имени. Голова его трясется, губы дрожат, перебирая сотни имен. Он смотрит на свою дочь, Габриэлу, но так и не может вспомнить, кто она. Все кончилось. Для него все кончилось. В том доме для престарелых. В том пропахшем мочой и запахами детских присыпок, которые используют для неподвижно лежащих стариков, доме. Все кончилось. Вся жизнь. Весь мир.

– Мне не нравится чувствовать твой страх, – снова услышал Эмилиан далекий голос Дарлы. Она все еще у его ног подобно верному псу, который прижимается к своему хозяину, господину. – Мы должны отправиться в большой город, – сказала она тихо. Вернее не сказала, а подумала.