Венец

— Чего?… Как это?… Слава те, господи, у меня полон ещё не считан… пошли, брат, хоть выспимся… и то правда — с самого Полоцка ни разу в постели не спал… а ежели они тут без нас?… а ты хто — епископ?… я тут такую бабёнку надыбал! Огонь! Пойду-ка, распробую-ка… А меня позовёшь? На распробывание… И чего дёргали? Своих дел невпроворот, а тут ещё и… Хоть один умный сыскался, да и тот лысый… Дела матери церкви нашей не могут быть оставляемы без внимания! — Да ты, никак, в архиереи метишь? Смотри, расскажу твоей. Она тебя так приветит! Тебе-то в соборе службу править, а ей-то постриг да в дальние края.

Установления церковные требуют, при посвящении в епископский сан, расторжения брачных уз, пострига супруги и отправки её в дальние, от места служения бывшего мужа, места. Обычно — в другую епархию.

Живчик поднялся с места, поклонился Боголюбскому и, обсуждая что-то радостное с Ильей Муромцом, направился к выходу. Следом потянулись и другие. Тут же подскочил ко мне давешний знакомец, игумен Феодорова монастыря, начал жаловаться на суровость моих приказчиков:

— Не сейчас, господин настоятель. После.

Фыркнул. Однако поклонился и ушёл. За ним начала редеть и «чёрная братия».

— Ну, коли так, пойдём в хоромы более для беседы подходящие.

Андрей резко подскочил на кресле. Ухватил свой посох и скомандовал:

— Архиереи и вон тот — за мной. Остальные… идите дела делать. А то всё ноете: времени нет, роздыха не даю…

Недовольно бурча под нос, устремился к дверке в стене за троном.

* * *

Я уже рассказывал: слабость искусственного освещения приводит к тому, что дворцы «просвечивают» — окна в каждом помещении стремятся сделать на обе стороны здания. Следствие: анфилады. На Руси эта «архитектурная неизбежность» несколько смягчается разного рода башенками, крытыми переходами, другими элементами «деревянного зодчества». Но так, обычно, делают верхний третий этаж. Ниже… «бродвей» от торца до торца здания.

«Западный дворец», где мы гуляем, деревянный. Но поставлен на каменном фундаменте. Он не сгорел во время штурма, хотя горел несколько раз, пока Батый не пришёл, и место вообще стало заброшенным.

Окна — решётчатые. Были. В смысле: решётки в большинстве окон есть. А стёкол почти нигде нет. Проход в нескольких местах засыпан стеклянным крошевом. Проёмы кое-где заткнуты чем не попадя. На полу местами валяются какие-то обломки, осколки и обрывки. Включая окровавленные лоскуты.

Ещё здесь, похоже, скамьями дубовыми… рубились. В щепочки.

«Здесь были мы. Революционные солдаты и матросы».

Виноват: русские граффити типа «Киса и Ося были здесь» встречаются в храмах от Новогородской Софии до Софии Константинопольской. И далее. Но не в светских строениях.

Разруха. И, в части стекла, надолго. Оконное стекло, темноватые кругляши в ладонь, в Киеве не делают. Варят и раскатывают такие штуки на Волыни. С учётом политической ситуации… Придётся на эти кованные решётки бычьи пузыри натягивать. Или промасленную бумагу? — С бумагой на «Святой Руси» тоже плохо.

* * *

Вот по такому коридору с выгородками мы и топаем. Где-то в четвёртом или пятом загоне Андрей остановился, принюхался:

— Падалью, вроде, не несёт. Стуло мне. Садитесь. Туда — покрывало.

Левая скамья замызгана кровью. С другой стороны в стене, точнее, в ткани, которой она обита, видна прореха.

Поросьский епископ Дамиан, только что приехавший в Киев, поковырял край и профессионально сообщил:

— Саблями резались. Хороший удар. Но — мимо. След на дереве есть, а крови нет.

Принесли стул для Боголюбского, покрывало на скамейку, владыки расселись по лавкам, а я остался стоять. В проходе, в этом длиннющем коридоре, по которому то здесь, то там пробегали слуги.

— Чего?

— Да как-то… как на улице.

— А ты думал. Построено… для Великого Князя. Чтоб во всяк миг у прислуги на глазах.

Несколько злорадная усмешка Боголюбского, выглядела, однако, довольно вымучено. Насмехаться надо мной далее он не стал, а просто рявкнул в пространство:

— Асадук!

И… ничего не произошло. Пауза затянулась, Андрей начал наливаться кровью. Я покрутил головой по коридору в обе стороны.

— Дяка! К государю! Бегом!

Замеченный мною в дальнем конце анфилады знакомый десятник, тяжко вздохнул, но, подхватив меч на бедре, целеустремлённо потопал на зов.

— Эта вот… Дяка… чего звал-то? Эта… Государь.

Запыхавшийся от пробежки, с красными от недосыпа глазами, Дяка разглядывал сидевшего в полутьме помещения, спиной к частично заткнутому тряпьём оконцу, Боголюбского. А тот продолжал наливаться бордовым. Нехорошо: князь рявкнет не подумавши — Дяке голову отрубят.

Темп, который я задавал, когда одна ночь — штурм, другая — венчание, подступающая третья — собор архиерейский, был тяжек не только для главных персонажей, но и для множества нормальных людей, вынужденных, по долгу службы, главных сопровождать, охранять и обеспечивать. Люди устали, раздражаются и ошибаются. Так во всех отрядах. Но Ванька-лысый, «мышь белая, генномодифицированная», не даёт роздыху. А Андрей, который хоть и в возрасте, но сам спит мало, живёт сходно — такое поддерживает.