Венецианский аспид

– Я был не очень хороший ребенок, – сообщил Бассанио другу своему Грациано, сидевшему напротив в гондоле по пути в Бельмонт. – Когда говорю, что был нехорошим ребенком, я отнюдь не имею в виду, что был непослушен или капризен. Мне не очень хорошо удавалось быть ребенком. Меня не интересовало ничто детское, и я всегда был не того размера. В одежде зачастую бывал слишком крупен, в играх – слишком мелок. Ну и скорость всегда какая-то не та.

– Медленный? – уточнил Грациано, поворачивая голову, чтобы яркое перо на шляпе не сломалось от ветра.

– А порой слишком быстрый. А как только начал детством овладевать – бац, и уже юность, и в ней я тоже был ничем не примечателен, за исключеньем роста волос. Став мужчиной, я разочаровал как сын, не преуспел как купец, не выполнял обязательств как должник и вообще позорил всячески друзей и родственников.

– Это неправда, – заметил Грациано. – Наши ожиданья очень низки.

– И все равно, сегодня, в этой лодке, с этим сундуком заемного злата – я уверен в одном, так, словно только что взломал печать на самой уверенности: я стану Порции отличным мужем! А став им, мой превосходный друг, я погашу свой долг Антонио, не успеют вернуться его суда, и отплачу всем вам. И впредь буду отличным купцом, умудренным опытом, выкованным из мириад потерь, а в поведении своем и мудрости – от пяток до макушки прекрасным человеком, искупленным любовью прелестной Порции.

– Если выберете правильный ларец.

– Это практически предрешено, мой добрый Грациано. Ибо послание от Саланио, переданное с гондольером, в этом уверяет.

– Если гондольера и впрямь отправлял Саланио, – а то он что-то ненадежен в последнее время. Взять и съебаться без предупрежденья с Лоренцо на Кипр…

– О, записка от него, сомнений быть не может. У гондольера был с собой кинжал Саланио с самоцветной рукоятью – и даден для того, чтоб я удостоверил подлинность посланья.

– У того кинжала братьев нет, он лишь один такой на свете.

– О чем и речь, – сказал Бассанио. – А вот и пристань. – Охранявшим причал слугам он крикнул: – Эй вы, зовите челядь помогать нам. У нас сундук золота, его нам без усилий не поднять, а кряхтеть и потеть – не по-господски.

– Ну еб твою мать, – буркнул Грациано себе под нос.

Когда стряпчие подтвердили, что сумма верна, сундук унесли, а Бассанио с Грациано проводили в вестибюль.

Порция разыграла свой обычный парадный сход по лестнице в сопровождении Нериссы, только на сей раз не остановилась поодаль в ожидании похвал, а кинулась вперед, когда Бассанио поклонился, и сделала перед ним книксен с большим воодушевленьем, приподняв юбки так высоко, чтобы продемонстрировать новейшие и сказочнейшие свои туфельки, чьи подошвы были гладки и не сношены, как и сама их хозяйка. Подошвы сии незамедлительно разъехались по мраморному полу, как по льду, разместивши даму в положенье, именуемом «полный шпагат», из коего подняться сразу ей не удалось.

– О, Бассанио, – произнесла она.

– Милая Порция, – ответил он.

– День, час и миг настал для нас – я ничего с такою силой не желала, как оказаться с вами рядом.

– А я – с вами. Прошу вас, встаньте, госпожа.

Она не встала.

Нерисса, еще не сошедшая с нижней ступеньки лестницы, посмотрела через головы влюбленных на Грациано – она и не помнила, что он такой симпатичный. Тот улыбнулся и в ответ тоже повел глазами.

– Я могла бы вам подсказать, – произнесла Порция, – но клятву бы тогда нарушила. А клятвы не нарушу[150]. Но вас утратив, грешница, я пожалею, что соблюла обет. О ваши взоры! Я ими пополам разделена. Одна часть – ваша, а другая – ваша… То бишь, моя; но, значит, ваша тоже. Итак, я ваша вся. О, что за время, лишающее собственника прав! Я ваша, да не ваша[151].

– И я ваш, милая Порция. Подымитесь же.

Нерисса уже хихикнула и кокетливо прикрыла рот ладошкой, обмениваясь взглядами с Грациано. Его глаза не отрывались от сиянья лун-близнецов в ее декольте, а ее – озирали великолепную арку пера у него на шляпе и опускались к рукояти украшенного драгоценностями кинжала, который он носил на поясе. Игра началась и свеч стоила.

– Помедлите, день-два хоть подождите вы рисковать; ведь если ошибетесь – я потеряю вас; так потерпите. Мне что-то говорит (хоть не любовь), что не хочу терять вас; вам же ясно, что ненависть не даст подобной мысли. Но, если вам не все еще понятно (хоть девушке пристойней мысль, чем слово), – я б месяц-два хотела задержать вас, пока рискнете[152], – сказала Порция. – Коль так судьбе угодно, то в ад идет пускай она – не я. Я говорю, однако, слишком много, но цель моя – чтоб время протянуть подолее и выбор ваш замедлить[153].

– Позвольте выбрать, – прервал ее Бассанио. – В этом ожиданье я как на дыбе[154].

– Итак, вперед![155] Господа проводят вас к ларцам. – И Порция дала стряпчим знак вести Бассанио на террасу.

– А вы, моя госпожа?

– Я догоню. Ступайте.

Стряпчие отперли дверь и вывели двух молодых купцов наружу.

Нерисса остановилась над своею госпожой, стараясь не ржать.

– Застряли никак?

– Эта флорентийская обувь – страшное говно, – ответила Порция.