Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Он мир увидел в дивный час,
В час золотистого заката,
Когда последний луч погас
В тумане дали синеватой.
Спала Лагуна, кое-где
Темнели черные гондолы
И раздавался смех веселый
Приветом вспыхнувшей звезде.
Он все узнал, все было то же,
И этот ряд огней вдали,
На нить алмазную похожий,
И звезды, что лучи зажгли
Над головами спящих Дожей.
По гладким белым ступеням
Сошел он, медленно ступая,
Вода плескалась по камням,
В волнах созвездия купая,
И он взглянул в лицо волны.
Что это? Сморщенные щеки,
Холодный отблеск седины,
Старик, кто ты? А мир стоокий
Над ним по-прежнему сверкал,
И воды в море нес канал,
Холодный, темный и глубокий.
……………………………………
Так час прошел. Уж мрак ночной
Обвил собор святого Марка,
И плыл над темною водой,
И засыпал под гулкой аркой…
Он все смотрел, уже в волнах
Он не видал лица седого,
И вдруг необъяснимый страх
Им овладел… он оглянулся —
Ни звука, все кругом молчит,
Безмолвный город крепко спит,
Зачем же он в него вернулся?
Зачем? Гондола подплыла,
Он сел. «Куда везти?» «Не знаю».
Едва заметный взмах весла,
Гондола тихо отплыла,
Во мраке площадь оставляя…
И вдруг под этот тихий плеск
В волнах заснувшего канала
Пред ним предстал забытый блеск
Веселия и карнавала.

—

Луч луны мелькнет, исчезнет,

Гладь воды плеснет и стихнет,
Пусть – в тиши во мраке ночи
Пламя страсти ярче вспыхнет.
Пусть же мрак не поднимает
Свою темную завесу,
Пусть – во мгле обнимет крепче
Джиованни Догарессу.

—

И понял он. Туда скорей,

К той двери, некогда столь милой,
Где прежде он встречался с ней,
Любя ее с такою силой!
И милый образ в мраке встал,
Такой любимый и прекрасный,
И ожил вдруг глухой канал,
И стало в нем тепло и ясно!
Вот старый дом безмолвно спит,
Закрыты ставни, мрачный холод
Из-под сырых ворот бежит,
На двери тот же ржавый молот…
Схвативши трепетной рукой,
Его он поднял; часто прежде
Он этот молот поднимал
И в окрыляющей надежде
И верил, и любил, и ждал.
……………………………….
Глухой удар, другой и третий…
Все тихо… все молчит кругом,
Спокойно дремлет старый дом,
Хранитель пасмурных столетий…
На окнах ставни… все молчит,
Волна плеснула о гранит,
Еще удар, опять молчанье
И плеск, похожий на рыданье…
Да ведь недавно же она
Его за дверью ожидала…
Недавно! Вспомни, как темна
Тюрьма под водами канала.
Ты позабыл, что лишь в тюрьме
Дни тонут в беспросветной тьме,
Ты позабыл, что дни и годы,
Гонимы властною судьбой,
Для тех, кто не лишен свободы,
Несут забвение с собой…
«Кто там?» И стукнуло окно
В соседнем доме. «Кто стучится?
Что надо там? Кому не спится?»
Лучом луны озарено
Лицо старушечье… «Скажите…»
И голос странно задрожал…
Луна блеснула на канал,
Ведя серебряные нити…
«Скажите… В доме кто живет?»
«Никто!» «А где же те, кто жили?»
«Все умерли… Уж пятый год,
Как этот дом заколотили».
«А Догаресса?» «Та давно!..
Лет восемь»… И опять темно,
И затворилося окно,
И облака луну закрыли.

И плывет, плывет гондола, воды

носом рассекая,
Неподвижно дремлют стены темных
каменных домов,
Все, что видят, все запомнят, никому
не открывая,
Все, что видят, все запомнят и умчат
в туман веков.

И вспомнил он тот мрак тюрьмы,

Где тишина во мгле бродила…
Где под покровом черной тьмы
Она к нему во мгле сходила…
И вспомнил он свои мечты,
Свои надежды и желанья
Среди могильной темноты,
Среди могильного молчанья…
Зачем он вновь увидел свет?
Зачем он вышел из могилы,
Чтобы узнать, что жизни нет,
Что та, которая любила, —
Червями сгложенный скелет!
И вспомнил он тюрьму глухую,
Где он так долго, долго жил
И где в неведеньи любил
Ее, веселую, живую.
И вот Лагуна перед ним
И ряд огней, на нить похожий,
И, в мраке ночи недвижим,
Молчит дворец венчанных дожей.
И долго он глядел с тоской,
Томимый неутешным горем,
А уж восток вдали над морем
Горел предзорней белизной!
Под говорливый звон курантов
Блеснул на небе первый день,
Но не сошла ночная тень
С широкой Лестницы Гигантов.
Там, преклонив свои главы,
Смотря и ничего не видя,
Дремали каменные львы
На славу гневной Немезиде.
И в этот час любви и грез
В прозрачном утреннем тумане
Во львиный зев упал донос
На преступленье Джиованни.
Там говорилось, что убить
Он хочет избранного дожа
И что, Венецию тревожа,
Законы хочет изменить…
Но не наемный хитрый «браво»
И не ревнивый клеветник,
Не льстец коварный и лукавый
В погоне за слепою славой
В тот час на лестницу проник.
То в первый раз своей рукою,
И ложью не врага губя,
Донес осмеянный судьбою,
Донес на самого себя.
То в первый раз рукой водили
Не гнев, не пролитая кровь,
А жажда, жажда грезить вновь
Любовью в каменной могиле.

Суров Венецианский дож,

Суровы тайные советы,
Они хотят изгнать и ложь
И заговорщиков со света.
В плащах и в масках по ночам
Верховный суд они вершают
И что-то долго шепчут там,
О чем-то долго рассуждают.
Замолкли, участь решена,
В подземной мгле звенят оковы,
Открылся люк, закрылся снова,
И кровью пенится волна.

Эпилог

При блеске солнечных лучей

В лазури неба голубого
Ты дремлешь, правнук славных дней,
И молчаливо и сурово.

Исполнен несказанных грез,

В душе порвав былые струны,
Как мертвый каменный утес,
Ты стал над волнами Лагуны.

Укрыв за мраморной стеной

Все то, что видел ты на свете,
Ты мирно дремлешь над водой,
Любимец пасмурных столетий.

Кругом тебя сверкает день,

Кругом шумит толпа людская
И блещет влажная ступень,
Весенним солнцем залитая.

Но лишь ночная тишина

Сойдет на темные каналы,
Ты пробуждаешься от сна,
В своем величьи небывалый.

Ты полон вновь волшебных дум,

Былые грезы прилетели,
И слышен леденящий шум
Цепей во мраке подземелий.

Убийца тайный вновь плывет

Во мгле извилистых каналов,
И вновь Венеция встает
И<з> баркарол и карнавалов.

И небо дышит тишиной,

Горя весенними звездами,
И страшный Шейлок в мгле ночной
Томим кровавыми мечтами.

Сияет белая луна,

Блестя на мраморе балкона,
И чудится, что у окна,
Любовью девственной полна,
Спокойно дремлет Дездемона.