Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Колонны мраморные и кружевные,
Собор прозрачный Святого Марка,
На арке арка, на арке арка…

И бродят люди полунемые

В палаццо Дожей по галереям,
И поклоняются гранитной пене и поклоняются застывшим змеям,
И преклоняют свои колени пред этой грезою в архитектуре,

Они приходят сюда из Индии, они приходят сюда с Миссури,

Чтоб посмотреть на изваяния, такие нежные, как вдох Эола,
Чтоб посмотреть, как пенит воды легкоскользящая гондола.
А ночью мраморной, когда застынет под Лаской Лунною палац Палацо
Я прохожу весь зачарованный, весь заколдованный по плитам Пьяццо
Сажусь в гондолу и уплываю, и уплываю и уплываю
Куда-то к замкам, куда-то к храмам, <куда-то> к башням, куда? не знаю,
Плыву направо – дворец заснувший, плыву налево – колонн громада,
И надо всеми – луны улыбки, и тем улыбкам все серенады
все серенады, все серенады…

Баллада

 Не дослушав плачущей виолы
 и забыв, что продолжалась месса,
 из собора выйдя, догаресса
 опустилась на скамью гондолы.
 Праздник был томительно-хвалебен,
 ей хотелось зарева заката,
 свежего, как зрелая граната,
 яркого, как петушиный гребень.
 И в порыве дикого каприза,
 потеряв трех юношей из свиты,
 отдавала шею и ланиты
 поцелуям женственного бриза…
 Вдалеке раскинулись лагуны,
 а до слез влюбленные поэты
 сочиняли скучные сонеты,
 ударяя яростно о струны.
 А потом, вернувшись слишком рано
 во дворец извивами канала,
 принести велела два бокала
 тонко отшлифованных в Мурано.
 И под звук далекой серенады,
 запретив улыбки и вопросы,
 распустила вьющиеся косы,
 темные, как ночь Шахерезады.
 И вином наполнила до края
 два бокала, легкие, как пена…
 Было тихо… Лишь у гобелена
 раздавался шепот попугая.
 И с неясной сказкою во взоре
 Говорила, чувствуя румянец:
 «Не придешь, о гордый иностранец,
 Любоваться мною, как в соборе?»

Из венецианского альбома