Венгерские народные сказки

Переглянулись двое отставных, в окно посматривать стали, куда служанка пойдет. Видят, в саду яма, в дальнем углу. Моргают друг дружке, украсть, дескать, нетрудно будет. А вслух ни слова не сказали.

Не скоро воротилась служанка, а как воротилась, разочлась старая ведьма с обоими отставными и отпустила их с Богом. Они насилу дождались, пока смерклось. Раздобыли они веревку, мешок у них был — на кражу отправляются. Пролезли на задах через садовую изгородь, быстро яму отыскали. Тут принялись совет держать, как вниз спуститься.

— Ступай-ка ты, — говорит Шмель, — ты и потоньше и полегче, обвяжем тебя веревкою вокруг пояса, так и спущу тебя. Набьешь полон мешок, я сперва мешок вытяну, а после — тебя.

Согласился Мохнач. Спустился он в яму, шарит кругом себя руками, ничего не находит, окроме что костей колотых, дохлых мышек да лягушек да еще, может, говна кошачьего.

А Шмель все спрашивает сверху:

— Есть? Много? Можно уж тащить?

Не посмел Мохнач сказать, что нашел, побоялся, что бросит его приятель, только и ответил, что, мол, кончает мешок накладывать. А пока отвечал, тем временем сам в мешок залез. Устроился поудобнее и кричит во все горло:

— Тяни, друг, полный мешок!

Вытянул Шмель мешок, взвалил на спину и припустился, как из пушки вылетел. Мохначу в яме (он-то думал, что Мохнач в яме остался) слова не сказал. Тащит мешок, не разбирая дороги, чуть не надорвался. Выбрался за город, тут подает Мохнач голос из мешка:

— Дальше не надо, друг, будет с меня.

Шмель чуть не лопнул с досады, что его так провели:

— Ах, ты, такой-сякой, окаянный, значит, это я тебя тащил?

— Так ведь, друг, — отвечает Мохнач, — я же знал, ежели только скажу, что я там нашел, ты меня бросишь, как Павел-апостол — румын, вот я и подумал, что так лучше будет.

Присмирел Шмель, увидал, что опять он сукиным сыном против Мохнача вышел. Спрашивает приятеля, что там в яме было.

— Ничего, друг, не было, только кости колотые, мыши да лягушки.

Оба смекнули, что опять друг дружку провели, а вдобавок старуха их обоих одурачила. Пуще прежнего бранят старую ведьму. Бранились они, бранились, а после совет держать стали, как на пропитание заработать. В конце концов, порешили, что как-нибудь проживут, а работать ни за что не будут: не потечет, так накапает. Не долго думая, пустились они в путь, самую торную дорогу выбрали, а куда она ведет, того и знать не знают. Идут, бредут, глядь, корчма стоит, а кругом корчмы все виселицы, и на каждой виселице по удавленнику, ну, да все равно взошли двое отставных. Не вытерпел Шмель, спрашивает у корчмаря:

— Скажите, господин хороший, почему здесь столько висельников повешано? Какое же это злодейство они могли учинить? Я чуть не весь свет прошел, а этакого никогда не видывал!

— Очень даже просто, господин солдат, был у нашего короля перстень, а в том перстне камень, и как повернет король перстень камнем к себе, так целый свет видит, а ежели от себя повернет, тогда свет его видит. Этот перстень на днях пропал, куда делся, никто не знает, вот король и повестил на весь свет, ежели кто скажет, где его перстень, того он важным господином сделает, ровно бы королем, только поменьше, но ежели точно сказать не может, пусть лучше вовсе не берется, потому как, ежели неправильно скажет, повесит его король. Это все гадальщики были, да ни один правильно угадать не смог, вот их и вздернули без всяких разговоров.

Шмелю больше ничего знать не надо. Говорит он корчмарю:

— Я тоже гадальщик, предоставьте меня к его королевскому величеству!

Бедный Мохнач знай дергает его сзади:

— Тебя, — говорит, — тоже повесят!

Куда там, еще упорней свое твердит, я, мол, тоже гадальщик!

Корчмарь мигом верхового послал весть королю подать, какие люди у него в корчме объявились. Король, как про то узнал, мигом отправил к корчмарю карету четвернею. Шмель сел в карету, а корчмарю наказал, покуда он не воротится, чтобы Мохначу все давать, что ни спросит. Не оплошал Мохнач, полный день все только ел да пил, в охотку ль, через силу ли. А все ж сверлит в голове, что, дескать, со Шмелем станется? Они, конечно, уж и свыклись друг с дружкою, но главное, у Мохнача гроша ломаного за душою не было, а долгов — куча. Решил он про себя, как завидит, что везут Шмеля, тут же давай Бог ноги! Но покамест Мохнач так умом раскидывал, у Шмеля тоже дело шло нехудо.

Взошел Шмель в королевский дворец, все низко кланяются, почтенье оказывают. Отвели ему особый покой, заперся Шмель. Как один остался, вынул календарь, что в корчме стянул, раскрыл книжку. Читать-то он не мог, вот и принялся пальцем тыкать то в белую бумагу, то в черные буквы, то в красные завитушки, тычет и приговаривает:

— Вот белый, вот черный, вот красный. Вот белый, вот черный, вот красный.

Наружи все подслушать старались, что гадальщик говорит, да разобрать толком не могли. Трое королевских слуг, которые перстень украли, они больше всех и уши настораживали, по тоже без толку. У них, у троих такие были прозвания, что одного Белым прозывали, другого Черным, третьего Красным.