Венок раскаяния

В эмиграции Зинаида Шаховская близко сходится с Буниным, Ремизовым, Замятиным, Ходасевичем, Цветае­вой, Зайцевым, Тэффи, Зуровым. Встречается с Анненковым, Осоргиным, Шагалом, Вячеславом Ивановым. «Задача, вставшая передо мною, — пишет она в книге воспоминаний, — была такая: как жить в трехмерном мире, помнить прошлое, питающее настоящее, и разли­чать в них зерно будущего. Я была частью зарубежной России, той самой, которая молилась, трудилась, училась, ссорилась, пела, танцевала и… писала». Из-под пера ее выходят романы, стихи, исторические работы, воспоми­нания.

Муж ее Святослав Малевский-Малевич — племянник русского императорского посла в Японии. Когда началась вторая мировая война, он, бельгийский подданный, несмотря на непризывной уже возраст (34 года), ушел доб­ровольцем в артиллерийские части. Зинаида Алексеевна уехала во Францию и стала сестрой милосердия в госпи­тале под Парижем. Немцы оккупировали Францию, и она ушла в Сопротивление. Позже как военный корреспон­дент присутствовала на Нюрнбергских процессах. Фран­ция высоко оценила ее подвижничество, наградив орде­ном Почетного Легиона.

— Когда наш госпиталь стали бомбить, весь француз­ский персонал разбежался. Бежали с деньгами, уносили кассу. Хирург, который был во главе отделения, увидев этот позор, — застрелился. С ранеными остались только мы трое — русские: я, Сергей Толстой, внук Льва Нико­лаевича, и еще одна русская. Я обо всем этом написала. И вот чем хороша Франция: как ни жестоко это было для нее, книгу мою не только издали, но и хорошо отоз­вались о ней.

Шаховская всегда говорила то, что думала. Даже в 56—57-м годах, когда она — ирония судьбы — вернулась в страну, ее изгнавшую, в качестве жены дипломата: Святослав стал первым секретарем посольства Бельгии в СССР. Время было хорошее.

— Хрущев как-то показывал послу и моему мужу Архангельский собор, пригласил посмотреть росписи в алтаре. И посол с женой, и муж пошли, а я отказалась. Хрущев спрашивает: «Почему?» — «Вы из церкви сде­лали музей, — ответила я, — и теперь меня, православ­ную, приглашаете туда, где мне не полагается быть». Хрущев к мужу повернулся: «У вашей жены есть прин­ципы, это хорошо». Он, конечно, был явно плохо воспи­тан, но с ним было хорошо, потому что у него были человеческие чувства, я могла его и рассердить, и рас­смешить. А Молотов, Каганович улыбаются мне, а глаза холодные. Не помню, кто из свиты, кажется, Брежнев, спрашивает: «А уж вы, княгиня, наверное, как эми­грантка, были за Гитлера?» — «Ох, нет, — говорю, — я была против него, когда вы еще были за». На одном из обедов Серов[1] — тогда все дрожали перед ним, а я не боялась — шепчет мне: «Подойдите, подойдите!» Смо­трю, Жуков стоит, улыбается: «Вы что же, майор, мар­шалов не узнаете?» А я, как военкор, была в звании майора. «Я-то вас запомнила, — говорю, — только не думала, что вы майора запомните».

С 1968 года и до недавних лет Шаховская работала главным редактором «Русской мысли». Еще были живы писатели первой эмиграции, историки, критики, литературоведы. Они общались с газетой, выступали с воспомина­ниями часто и с удовольствием, тем более что Шаховская ценила вольное, независимое мнение. В своей книге «Отражения» (о русских писателях и художниках) она пишет по этому поводу: «В области воспоминаний досто­верности нет. Это не паспорт, не полицейский рапорт, оттого в них можно встретить то, что выше и вернее видимости. …Литературоведам приходится с этим счи­таться — «У каждого своя правда», по Пиранделло. Правда же писателя, поэта, художника, композитора — это его творчество».

— Вы опоздали, — снова сказала мне Шаховская, — этих людей уже почти не осталось.

Она попросила взять в Москву письмо и небольшую посылку двоюродному брату Константину Сергеевичу Родионову. Ему 96 лет.

— Это о нем писал Пришвин — «Заполярный мед», помните? Это теперь единственный человек на свете, который носил меня, девочку, на руках.

…Потом в Москве Константин Сергеевич попросит прочесть это письмо из Парижа, сам он видит плохо: «Костя, дорогой… надеюсь, что ты все еще молодцом. А нас остается все меньше. 10 октября в Нью-Йорке скон­чалась Наташа — сын ее Иван Набоков захотел похоро­нить ее в моем склепе — на Сент-Женевьев де Буа. Брат мой очень слаб и ждет не дождется, чтобы Господь приз­вал его к себе…»

Брат — это сан-францисский архиепископ Иоанн Шаховской… Это он частично послужил для Бунина прообразом Мити…

Пути прообраза и героя «Митиной любви» разошлись. Митя застрелился, а Иоанн Шаховской умирает в Сан-Франциско.

Уходят, все уходят: герои, авторы, прообразы…

Опоздал.