Венок раскаяния

Темы этой в нашем разговоре не миновать — состоя­ние библиотек, музеев, усадеб, кладбищ. Затопляются водами хранилища Государственной публичной научно-технической библиотеки. Зимой температура минус 40 при высокой влажности. Книги поражены грибком, пле­сенью. В одном из хранилищ (в подвале, на Солянке) прорвало коллекторы, хлынула канализационная вода. Списали десятки тысяч книг. В другом хранилище этой же библиотеки (в подвале, на Петровке) «от протечки горячей воды» погибло 40 000 ценных переводов. Несколько лет назад в Государственной публичной исто­рической библиотеке погибли десятки тысяч изданий. Точные цифры потерь до сих пор скрываются. За последние три года дважды от прорыва труб гибли книги в старейшей нашей публичной библиотеке имени Салты­кова-Щедрина. В библиотеке МГУ спешно списали 48 тысяч книг — километр книжной полки.

Катастрофическому, иначе не скажешь, положению библиотек был посвящен телевизионный «Прожектор перестройки». Честные, выстраданные слова о «первобытнообщинном строе» в наших библиотеках, находя­щихся в распоряжении четырех безответственных ведомств — Министерства культуры, ВЦСПС, Академии наук и Госкомитета по науке и технике. Госкомитет этот совместно с Моссоветом еще в 1964 году принял постано­вление о строительстве новой научно-технической библиотеки. Построят, а хранилища останутся прежними, те же минус 40 зимой, влажность, плесень, грибки, про­рывы труб.

В научной музыкальной библиотеке имени Танеева в Московской государственной консерватории злосчастные трубы не менялись с 1901 года. В любой момент может хлынуть вода, холодная, горячая. Здесь ноты, папки — оркестровый фонд, тысячи автографов — Баха, Бетхо­вена, Моцарта, Чайковского, Рахманинова, Прокофьева. Здесь уникальный древнерусский фонд, рукописные ноты; каждая оркестровка ценится от 300 до 2000 рублей.

Выискивая и приобретая в дальних странах рукописи великих, у себя под рукой их же губим? Принимаем в дар картины при недостатке выставочных залов и музей­ных комнат? Издалека перевозим к себе прах великого певца, а в центре России Ясную Поляну с другой великой могилой никак не можем всем миром в порядок приве­сти? В центре Москвы гибнет дом Булгакова.

Нет ли тогда в наших приобретениях парадной конъ­юнктуры, политики, выгоды на час?

Конечно, можно снять с книжной полки или со стены собственную ценность и заменить приобретенной. Бес­смыслица.

Культура — часть общего нераспорядка. Закупим дорогое оборудование — гниет. Но там нет единственных оригиналов, можно еще закупить.

Что же, отказываться от неожиданного наследства, искреннего подношения? Нет, конечно. Ждать, пока наведем у себя порядок, невозможно — западные сооте­чественники не доживут, ценности распылятся. Хорошо бы одно с другим шло рядом, об руку, взаимно стимули­руя движение вперед.

Вот еще сюжет для размышления.

Петр Александрович Браславский — внук знаменитого Александра Николаевича Бенуа.

— У дедушки было трое детей — Анна, Елена, Николай. После его смерти все картины оставались в доме старшей — Анны. Когда она скончалась — в 1984 году, надо было освобождать ее квартиру, и только тогда мы стали делить наследство дедушки согласно его завещанию на три части. Мы собирались все вместе, доста­вали картину (цены были уже определены и заверены нотариусом), если она кому-то по душе — пожалуйста, бери. Если не нравится никому — отставляем пока в сто­рону, потом разберемся. А если претендентов двое или трое — разыгрывали: в мешок кидали буквы, кто выта­скивал последнюю по алфавиту, тот и забирал. За один раз смотрели 20—30—40 работ. Собирались раз в неделю или раз в месяц, летом — каждый день, где-то за год пересмотрели все.

— Как возникла идея музея в Петергофе?

— Мамин брат Николай был в свое время директо­ром Ла Скала, сотрудничал тесно с Большим театром. Однажды вернулся из Советского Союза и сообщил: есть возможность создать музей Бенуа на нашей родине. Мы сразу сказали «да» при условии, что разговор серьезный. Нам предложили Москву. Почему — непонятно, город Бенуа — это все-таки Ленинград. Там есть наш дом, который построил еще мой прадед Николай Леонтьевич Бенуа. Но сейчас в нем живут четырнадцать советских семей. И тогда остановились на Петергофе. Посмотрели дом, в котором жили когда-то барышни дворца, а теперь в нем было какое-то коммерческое учреждение, совер­шенно жуткое. Мы согласились. У нас было очень важ­ное условие: с советской стороны будет передано в музей столько же работ, сколько с нашей. Мы же знали, что в Русском музее есть четыре тысячи работ Александра Бенуа.

— Четыре тысячи?!