Венок раскаяния

— Да, реальным. Об этом писали и у вас, Мережковский даже предложил заранее разделить эту премию. Шкуру неубитого медведя. Они все на одной линии метро жили — Бунин, Мережковский, Ремизов, Тэффи и в конце этой линии Зайцев. И Бунин, и Зайцев говорили: «улица Пасси — наш Арбат». Они писали ни для кого, для отвлеченного будущего. Они уехали с огромным потенциалом, и это была потеря для страны, лишившейся своей интеллигенции. Русское зарубежье — целый материк, белая эмиграция — явление уникальное в истории человечества. Их вклад в русскую культуру до сих пор недооценен. Вторая эмиграция — уже другие, более жесткие, более приспособляемые к новым условиям, они уже прошли советскую жизненную школу. А третья эмиграция вообще чужда мне. За исключением тех, кого вынудили уехать из СССР. Они уже слишком советские, я предпочитаю иметь дело просто с советскими. Они в большинстве беспардонны. Приезжают как борцы. Ну, какие они борцы? Да еще с претензиями: Франция должна… Франция им ничего не должна. Когда приехала первая эмиграция, на революционную Россию многие смотрели с обожанием, и Бунину с Зайцевым некоторые наши знаменитые писатели не подавали руки. А в 50-х, 60-х, 70-х пришло разочарование вашей страной, и третью эмиграцию стали встречать как героев. Носятся с ними — и переводы, и доходы, и внимание. Так и получилось, что первую эмиграцию отринули по причине советской власти, вторую встретили с объятиями по той же причине. Как-то тут устроили встречу первой и третьей эмиграции — полное непонимание. И это закономерно: другие интересы, другая философия, другие ценности. Я на эту встречу даже не пошел… То были люди из другого мира — мягкие и во многом наивные. Теперь их почти нет.

— Богадельня?

— Не только. Доживают и по квартирам. …Вот дом проезжаем, смотрите, здесь жили, в одном доме, Ремизов и Евреинов… А вот, видите, церковь, а там напротив дом, здесь жил Вейдле. Ну вот, вот, дверь и два окна горят…

Его зовут «русский француз» (и в газетах так называли). С разными оттенками. С уважением, с завистью, с иронией, со злостью. Когда Рене Герра обрел такое могущественное состояние — книги, картины, я думаю, ему стали завидовать даже искренние его дарители.

— Завистники — это хорошо,— говорит Герра,— значит, я неплохо делаю свое дело.

Слухов много: такое состояние добывалось путями разными, в том числе и недостойными. Не знаю, не проверял. Знаю только: когда все в одних руках, да еще профессионала и энтузиаста,— как-то спокойнее, надежнее.

В дни наших общений он уже успел съездить на два дня в Берлин. Однажды встретил меня расстроенный.

— Сегодня была распродажа картин Сергея Иванова, я хорошо знал его. Печальное зрелище. Он не успел распорядиться своим наследством при жизни, отдать или продать все в одни руки, и теперь три его дочери пускали все на распыл, с молотка. Он умер лет пять назад и успел подарить СССР несколько своих работ, в том числе портрет Бенуа.

В связи с этим Рене вспомнил Шаршуна. Тот оставил России несколько десятков своих картин стоимостью в несколько миллионов франков. «Не без моего участия, кстати. А дальше что? Уже 15 лет, как нет Шаршуна, за это время картины не выставлялись, само имя его промелькнуло впервые только в 1984 году. И еще, вскользь, — в 1988-м».

Безусловно, любая духовная ценность должна жить, дышать. В этой связи я спросил Герра: а его собственные ценности не пылятся ли мертвым грузом?

— Когда проводятся выставки малоизвестных русских художников, я помогаю составлять библиографии, каталоги. Выставки закрываются, а каталоги, как книги, остаются. Я посылаю их и в СССР, тем, кто интересуется этим. Издаю на свои средства книги эмигрантов. Двадцать лет назад, кстати, была идея издать «Золотую книгу» русской эмиграции — и деньги были, но никто не захотел мне помочь. Ну, о своих научных и прочих публикациях я уж не говорю, и на русском, и на французском. Главное, чем я сейчас занят,— создание музея. Будет ли он под эгидой Министерства культуры или нет, пока неясно, мой адвокат ведет с министерством переговоры. Кроме того, хочу устроить экспозицию картин русских художников из своей коллекции. Мне уже есть два конкретных предложения. Далее, в Ницце хорошие издатели давно предлагают мне издать книгу «Россия в русских открытках». Я, еще гимназистом, начал собирать открытки с видами дореволюционных русских городков. Хотел воссоздать для себя ту обстановку, в которой творили русские писатели и поэты. А потом понял и другое: надо сохранить для себя ту Россию, которой я верен и в которой не остается больше ни церквей, ни монастырей. Собирал не только столицы — Москву, Петербург, Киев, но главным образом уездные городки. Ходил по ярмаркам во Франции, Швейцарии, Германии. Собрал пятьдесят тысяч! У меня есть самые первые, русские открытки.

Я слушал Герра с грустью. Знал о готовности наших издательств вступить в сотрудничество с «русским французом». Его ждали в Москве минувшим летом, а он не приехал.

Оказывается, его в Москву не пустили. Отказали в визе.