Венок раскаяния

…Тридцать лет (!) Эдуард Александрович хлопотал о том, чтобы в «Аскании-Нова» установить мемориальный памятник дяде. Отказали: памятники помещикам! Капита­листам! («Обидно было, за рубежом пишут: основатель — Фальц-Фейн, а на родине ни слова, как будто все с неба свалилось».)

У Эдуарда Александровича русский дух и немецкая кровь. Деловитость и хватка — редчайшие.

— В антикварных лавках и всюду на распродажах я стал покупать картины, документы, предметы, связанные с Россией. Давно начал, задолго до моды на наше русское искусство. Сейчас у меня на вилле в Лихтенштейне около 50 полотен русских художников, виллу прозвали «русский дом». Я вхожу и оказываюсь в России. Я пере­дал на Родину 15 картин — Репин, Айвазовский, Коровин и так далее. На распродаже в Монте-Карло, это уже около десяти лет назад, я купил около ста книг из дягилевской библиотеки и все передал Академии наук Украины. Конечно, бесплатно, я же родился на Украине, как же. Мои предки по материнской линии Епанчины, знаменитые адмиралы, которые сражались против турок. Если пойдете в Ленинграде в Морской музей, увидите там чудные портреты моих предков. Я подарил музею архив Епанчиных. Мне говорили в СССР, что Пушкин знаком был с князем Лихтенштейна. Я в архиве потратил много времени, пока в архиве князей в Вадуце обнару­жил дневник посла в Петербурге, принца Фридриха, там описаны все подробности встреч его и гуляний с Пушки­ным. …Я стараюсь приобретать уникальные вещи, кото­рых у вас нет.

— Как вы выясняете это?

— Посылаю каталог в Советский Союз. Фонд куль­туры или Министерство культуры отвечают: то-то и то-то. Те картины, которые увезли немцы, можно иногда получить через трибунал, этим должны заниматься прави­тельство и посольство. Но это сложно, у картин было уже пять или шесть хозяев, покупали — перекупали. Мне лично не удалось ни разу найти картину у того, кто ее вывез из России, поэтому я не могу востребовать ее для Родины, все — покупаю.

— В чем ваш бизнес?

— У меня два туристических магазина. Часы, шоко­лад, сигареты, сувениры — туристам не надо бегать по нескольким магазинам, у меня есть все. Раньше автобусы проскакивали мимо меня, а теперь останавливаются — до 40 в день, в каждом автобусе по 50 человек, — Фальц-Фейн смеется: — Если бы американцы знали, куда потом идут их деньги, они бы так много не тратили. Я — един­ственный русский в Лихтенштейне. Каждый год устраи­ваю пешие переходы через Альпы по маршруту Суво­рова. Это же страшно интересно — 30 километров в горах! В августе погода хорошая, высота 2600 метров! Со мной идут до двухсот иностранцев. Я позвонил советским дипломатам в Женеву и Берн: как вам не стыдно, такой переход, а из русских — я один, неужели никому это не надо? И пришли 50 русских из Женевы и 50 из Берна. И сто иностранцев — пополам. А на будущий год мне обе­щали двести русских, чтобы их было больше, чем швей­царцев. Я выпустил суворовскую марку — единственная суворовская марка за границей. Попросил об этом нашего князя, он имя Суворова знает отлично. А три года назад поставил Суворову памятник. Я — вице-министр туризма у нас, так что ни у кого на это разре­шения не спрашивал.

…После тридцати лет хлопот Фальц-Фейну разрешили, наконец, поставить в «Аскании-Нова» памятник дяде.

— Я сам целиком заплатил за него, но Верховный Совет дал разрешение и этим оказал услугу не просто мне лично, но и русской культуре, для которой дядя мой сделал много.

Благодарный Фальц-Фейн уже после этого за большие деньги купил в Лондоне и передал нам в дар картины Лебедева и Левицкого. Совсем недавно, и тоже в Лон­доне, приобрел Маковского «Русский рынок».

— Приехали московские представители за Репиным, но он оказался вдвое дороже. Они ничего не смогли купить, и я подарил им Маковского, чтобы не возвраща­лись пустыми.

— В родных местах не удалось побывать?

— Как же! Летом в прошлом году. Самолетом до Москвы, самолетом до Херсона и на автомобиле до Гавриловки. О, как меня принимали — по-русски! Через 70 лет вернуться… Меня целовали, плакали, и я всплакнул — я же русский. Старушка, которая была нянькой у папы, ей уже под девяносто, она собрала мне землю и поло­жила в мешочек, который сама сшила. Она сказала мне: передай это дочери, пусть она посыплет на твою могилу, когда ты умрешь…

— А свой дом?

— Наш дворец разрушен, все разрушено… Знаете, живы еще те, кто помнит и родителей, и даже бабушку, она мать моего отца и дяди Феди, который основал «Асканию-Нову». Ее убили, и, когда хоронили, все пла­кали. В 1917-м она отказалась уезжать из России. Мы ее уговаривали: кончатся ужасы, — вернемся. Она осталась. Ей было 85 лет. …И ее убили.

— Кто?

— Не будем об этом… Революция… Я забыл, пони­маете? Я хочу смотреть вперед.

— А если бы памятник дяде Феде так и не разре­шили поставить, отразилось бы это, в конце концов, на вашей миссии?

— Очень!