Венок раскаяния

О конфузе стало известно. Вслед Аграновскому были отправлены извинения. Получил ли он их, успел ли, не знаю.

На другой день Толя умер.

…Я безнадежно вглядываюсь в телевизионный экран, на котором часто вижу в траурных рамках поэтов, писа­телей, композиторов, актеров — замечательных, хоро­ших, просто популярных: где он, журналист номер один?.. Ищу безнадежно колонки имен под его некрологом.

Впрочем, я, видимо, снова уже заговорил о про­фессии.

* * *

Это его слова: «Лучший и пока единственный способ продлить жизнь — это не укорачивать ее». Не смог. Ему приходилось слишком напрягать свой голос. Неожи­данно и решительно он стал оформлять пенсию.

   — Все. Хватит. Буду отдыхать. Сколько мне жить осталось — лет пять.

   — Ты с ума сошел!

Напугал не срок, а то, что он его обозначил. Скажут: проживешь сто лет, все равно жизнь кончена — будешь считать дни.

Разговор был за неделю до смерти.

Станислав Кондрашов: «Он был мастер и любил писать о мастерах, которые двигают дело и жизнь. Как мастер предъявлял необычайно высокие требования к себе и достиг совершенства в излюбленном им жанре проблемного газетного очерка. Как мастер видел соперников в своих же прежних достижениях, в своей же соб­ственной репутации. Как мастер, отдававший делу жизнь, он, конечно же, оставался наедине с терзавшими его вопросами, понимая, что даже железная логика и самое убедительное, талантливое слово отнюдь не всегда сокра­щают расстояние между постановкой большой обществен­ной проблемы и ее решением».

Один из героев Аграновского говорит:

«У нас всего можно добиться, правда, не с первого раза…» И журналист готов был ждать принятия мер после своих выступлений — недели, месяцы, годы. Да, годы. Ведь он писал не о случаях, а о явлениях. Иногда, даже когда все были согласны с ним, сдвинуть что-то оказывалось непросто. «Состояние умов — вот что занимает меня»,— писал он.

Александр Бовин (из речи на гражданской панихиде): «Аграновский умер от того, от чего, к сожалению, часто умирают люди его склада. Ведь ум и совесть — не только источник творчества, мастерства, которые дарят людям радость. Совесть и ум — это еще и источник страданий, которые причиняют человеку обо­стренное восприятие окружающего мира, обостренное видение его несовершенства.

Генрих Гейне однажды написал: трещина, которая проходит через мир, проходит и через мое сердце. Гейне жил в простые и наивные времена. Теперь трещин стало больше, и трещины стали глубже. Одни из них Аграновский хотел засыпать тем, что он делал, что он писал. О других он не мог писать. Но все они прохо­дили через его сердце, терзали, мучили, рвали это сердце.

Он ушел, а мы остались. И мы, все мы, не сможем заменить его. Но если на полосах «Известий» будет больше таланта, больше ума и совести — это и будет означать, что мы помним Анатолия Абрамовича Агра­новского, журналиста и гражданина».

Телефонограмма из Стокгольма, от посла СССР в Швеции Бориса Панкина: «Дорогие товарищи! Вместе с вами скорбим о внезапной, неожиданной смерти Анато­лия Абрамовича Аграновского. В его лице мы потеряли одного из талантливейших и лучших писателей-публицистов, партийное перо которого твердо стояло на страже прогресса, здравого смысла, порядочности».

Письмо от читателя из станицы Раевской Краснодар­ского края Б. М. Моченова: «Я простой мужик, ветеран труда, мне 80 лет, может, и не все я до конца пони­маю, но так мне кажется — он был самородок».