Венок раскаяния

Ошибался ли он когда-нибудь в оценке людей? Бывало. Но в худшую сторону — никогда.

С киоскершей внизу он был любезен и прост — ей ровня, и в этом не было игры. С друзьями прост уже по-другому. С главным редактором прост совсем иначе. Там в большом кабинете, уже видны были его степенность достоинство: «Хорошо, я подумаю. Пока не знаю…» Главный редактор, как обычно, вставал с кресла и приса­живался напротив собеседника. Так и беседовали — про­стой мудрый спецкор и простой мудрый главный редак­тор. Два простых мудрых дипломата. Тут еще неизве­стно, кто соблюдал дистанцию.

Прост он был, да не прост.

* * *

С ним было интересно, даже когда он молчал.

Сидит, молчит, просто молчит, и жизнь наполняется тайным смыслом.

Часто, очень часто улыбается, а глаза такие гру­стные, почти виноватые.

* * *

Талант — дар обременительный. Что нужно, чтобы талант расцвел или хотя бы не завял? Многое. Но глав­ное: талантливому журналисту нужен хороший редактор. И непременно чтобы — хороший человек. У Аграно­вского было такое школьное определение — «хороший человек».

Легко ли в газете главному редактору со спецкором Аграновским? Судите сами. Ему дают задание писать о том, что недопустимо руководить кафедрами людям без ученых степеней. А он вдруг, сойдясь с героем, пишет об истинном ученом, которому нет времени формально защищать свои отличия («Тема блистательно лопнула»).

Пьяный тракторист разворотил рельсы, машинист поезда героически спас пятьсот душ, а сам погиб. Зада­ние Аграновскому сформулировали конкретно, как новичку: вы должны написать такой очерк, чтобы во всех депо повесили портрет героя-машиниста. Такой очерк в итоге появился, но автором его был не Аграно­вский (машинист увидел впереди развороченные рельсы, перед его мысленным взором промелькнула его собствен­ная жизнь, и он не мог допустить, чтобы… и т. д. То есть сознательно пошел на смерть, спасая людей).

А что же Аграновский? Он на паровозе проехал тот же перегон, засек время секундомером, и чудом уцелев­ший помощник подтвердил ему, что выпрыгнуть маши­нист все равно бы «не управился». «И если бы я написал: «Перед его мысленным взором…» — я обманул бы дан­тистов, домашних хозяек, колхозников, но тех путей­цев, которые должны были в каждом депо повесить портрет машиниста, — нет, не обманул бы.

Мне кажется, я понял в этой поездке нечто гораздо более важное. Легенды нынче сочиняют ленивые и нелю­бопытные люди, которым неинтересно, что было на самом деле, и лень это узнать. А жизнь все время стал­кивает нас с такими судьбами, которые «сочинять» грех…»

Но все-таки был ли подвиг? Был. «Всей своей жизнью машинист был подготовлен к подвигу в высшем понима­нии этого слова: человек делает то, что он должен делать, несмотря ни на что. Ему не надо было раз­мышлять, взвешивать — он выполнял свой долг. И это правда. И правда оказалась сильнее».

И почти как всегда парадоксальный вывод: «Как ни странно, случай частный, отличный от других, «зао­стренный» дает больше возможностей для обобщения, чем среднестатистический, который кажется нам ти­пичным».

Непросто Аграновскому и главному редактору друг с другом, если главный редактор знает все наперед и не убеждает, а декларирует, не доказывает, а утверждает. Аграновский решает из «Известий» уйти, но тихо, спо­койно. Он берет творческий отпуск на целый год. Но меняется руководство газеты, журналист возвращается. И далее, с середины шестидесятых годов, — «болдинская осень» длиною в десять лет. Аграновский публикует по восемь-девять очерков в год. И каких! Самых могучих. Теперь, когда пришла печальная пора подводить итоги, можно сказать с уверенностью: эти годы были поистине золотыми. А куда девались остальные, следующие?